Мартин Райтер - Доспехи для героя

— Верно, — перебил Капунькис братца. — Обычные люди нас не понимают, и мы их тоже не понимаем, разве что удастся иной раз прочитать человеческую мысль. Но вот почему на «эхт» говоришь ты, это уж действительно загадка. Ты точно не колдун?

Следующей ночью глюмы не пришли. Генрих напрасно прождал их до самого рассвета.

Сидя на подоконнике, мальчик с удивлением наблюдал, как древний народец собирается небольшими кучками и о чем-то совещается. Никто в эту ночь не убирал около домов, никто не попивал пиво. Все были чем-то озабочены, и даже призраки не гуляли по площади. Под утро Генрих увидел, что сказочные существа выходят из домов целыми семьями, грузят на тележки свое добро. Целые вереницы привидений, кобольдов и хайдекиндов двигались через площадь большой колонной, оставляя дома.

«Как странно, размышлял Генрих. — Никогда бы не подумал, что домовые и призраки могут куда то переезжать, точно люди. Любопытно — как часто они меняют дома и квартиры? Надо будет обязательно разузнать у глюмов. Но куда это запропастились мои друзья? Помогают кому-то переезжать?»

Ночь прошла, а утром, выйдя в город, Генрих не узнал его. Город стал другим. Всюду была грязь. Ветер таскал по улицам обрывки газет, бился о стены домов, завывал, точно волк, в узких проходах между строениями. Здания, которые раньше навевали романтическую ностальгию о прошлом, радовали глаз великолепием старины, теперь выглядели жалкими, серыми развалинами. Но самое ужасное для Генриха было в том, что он не увидел ни одного древнерожденного существа. Куда-то подевались шустрые хайдекинды, исчезли неутомимые трудяги домовые, разъезжающие в ступках шуликуны…

Но изменился не только город. Изменились люди. Все они имели усталый вид и нездоровый цвет лица, как будто проснулись после затянувшейся шумной вечеринки. Любое, даже самое незначительное происшествие вызывало в них раздражение, перерастало в скандал, едва не заканчивающийся дракой. Люди забыли о том, что можно улыбаться. Даже родители Генриха, собираясь на работу, умудрились поссориться, чего никогда раньше не было, а мама Генриха даже швырнула на пол тарелку и разрыдалась.

— В этой провинциальной дыре никакой жизни нет! — направляясь в школу, услышал Генрих разговор двух соседей. — Надо скорее отсюда бежать, не то сгниешь в глуши, света не увидишь.

В школе учителя то и дело кричали на учеников, а дети на переменах затевали настоящие побоища, заканчивавшиеся синяками и кровью из носа. Клаус Вайсберг на каждом перерыве цеплялся к Генриху, пытаясь спровоцировать мальчика на драку. Он то рассказывал одноклассникам под общий смех, что Генрих без памяти влюбился в самодовольную дуру, внучку уродливой старухи Карлы Майселвиц, то нарочно грубо толкал Генриха, выкрикивая:

— По сторонам смотри, идиот. Людей не видишь? Так я тебя сейчас научу смотреть. Или ты возомнил себя большим героем? Ну-ну. Давай-ка сейчас выясним, какой ты герой! Клаус замахивался кулаками, и Генриху приходилось позорно убегать, отчего Клаус приходил в настоящее бешенство, обзывал его трусом и обещал после уроков непременно ему «физиономию синяками украсить». Причина того, что Генрих избегал драки, заключалась не столько в том, что он побаивался более сильного и боевитого одноклассника, а в том, что Генрих чувствовал: у бедняги Вайсберга, как и у других людей, в душе что-то сломалось. Что-то очень ценное и важное. Что-то, из-за чего начинают ненавидеть жизнь и весь мир. Генрих чувствовал это, и ему было жаль Клауса. Чтоб избежать обещанных неприятностей, Генрих вышел из школы не через главный ход, как обычно, а через запасной.

Пытаясь найти объяснение происшедшему, мальчик полдня бродил по городу, приглядываясь к людям, рассматривая улицы, разыскивая древнерожденных. Ему не удалось увидеть ни одного улыбающегося человека, а единственным нечеловеческим существом, которого Генрих увидел за это время, был уже знакомый ему зеленый бородавчатый гоблин, помощник владельца кафе. Сегодня гоблин был без своего замызганного передника и, судя по мешку за его плечами, зашел он в кафе ненадолго, скорее не на работу, а в последний раз, прощаясь. На жабоподобном лице гоблина застыла печаль, его толстые, свисающие мокрой тряпкой губы дрожали, а в огромных выпученных глазах поблескивали слезы. Гоблин время от времени отгонял мух от сваленных в кучу сосисок и вздыхал:

— Ну, недотепа, ну, растяпа… Что ж ты делаешьто? В холодильнике сосисочки держать надо, в холодильнике. Ты так все продукты изведешь… мухи все перепортят. Как же ты справляться без меня теперь будешь? Ротозей ты, ах, ротозей, пропадешь ведь совсем…

Хозяин кафе гоблина не видел и продолжал суетиться, делая множество лишних, бесполезных движений, упуская из виду, как всегда, самое главное.

— Хотите хот-дог? — спросил он, заметив наблюдающего Генриха.

— Нет-нет, спасибо, — ответил Генрих, вздохнул и зашагал домой. Теперь мальчик был уверен, что люди сделались злее по одной-единственной причине: из города ушли древнерожденные. А с ними людей покинуло счастье. У самого своего подъезда Генрих увидел глюма Плюнькиса. Сморщенный старичок рыдал, уткнувшись в ладошки, плечи его дрожали. Рядом, на земле, лежали небольшая котомочка с цветными заплатками и почерневшая от времени кастрюлька: все нехитрые пожитки маленького глюма.

— Простите, господин Плюнькис, — решительно подошел Генрих к глюму. — Вы плачете, но все равно уходите из Регенсдорфа, да? Почему? Почему все древнерожденные оставляют нас? Объясните мне, прошу вас.

Плечи старичка затряслись сильнее, а рыдания его сделались громче.

— Ах, лучше не спрашивайте, странный молодой человек, — сквозь слезы сказал Плюнькис. — Ни о чем не спрашивайте. Горе, какое горе! Разве мог я когда-нибудь подумать, что доживу до того времени, когда последние древнерожденные уйдут из Большого Мидгарда? Я даже никогда не предполагал этого. Никогда. Ах, почему я не умер раньше, несколько лет или хотя бы неделю назад? Что же мне теперь, старику, делать? Кому я нужен в этом Малом Мидгарде?.. Прощай, моя маленькая, милая комнатка в подвале, прощайте и вы, странный молодой человек, понимающий «эхт» и способный видеть то, чего не видят другие. Увы, теперь вряд ли ваши знания и способности пригодятся вам, если вы, конечно, не колдун и не умеете путешествовать по мирам. А в Большом Мидгарде отныне вам не с кем буде говорить на «эхт». Да хранит вас Один, — сказал Плюнькис, поднял котомочку, кастрюльку и с обреченным видом побрел прочь от мальчика.

Генрихом овладела такая безысходная тоска, что он сам не заметил, как ноги повернули к дому Карлы Майселвиц. Мальчику невероятно захотелось увидеть Альбину. «Может, она хоть сейчас сжалится надо мной, заметив мое расстройство, — думал Генрих. — Но даже если она и не сжалится, то я только посмотрю на нее и мне сразу станет легче. Я уверен, что станет».