Песах Амнуэль - Салат из креветок с убийством

Беркович и Кролл долго смотрели друг другу в глаза.

— Ах, — сказал наконец Сэмюэль и опустился на подушку. — Все равно… Она никогда не стала бы моей женой. Мечты старика. Господи, какая глупость!

— И вы потеряли голову от ревности, когда Ализа сказала, что собирается замуж за Амнона.

— За этого тупицу! Я говорил с ним несколько раз — он бездарен! Я никогда бы не взял его в свою фирму!

— Но племяннице вы говорили…

— А что я должен был ей сказать? Ализа была по уши влюблена в этого… Но я никогда…

— Где вы собрали поганки? Вы же не ездили со всеми в лес.

— А, — махнул рукой Кролл, — за оградой этого добра достаточно.

— И оставшись на минуту один в кухне, вы высыпали в кастрюлю содержимое пакета, который принесли с собой, — уверенно сказал Беркович. — А потом ели эту гадость, как и все, обрекая себя на мучения.

— Труднее всего было заставить этого идиота выпить молоко, — пробормотал Кролл. — Он все говорил, что предпочитает “колу”. Но я его убедил…

— А ведь он мог сказать перед смертью, что это вы заставили его выпить молоко, — заметил Беркович.

— Этот дурак? Да он, даже умирая, наверняка не мог понять, что происходит, — презрительно бросил Кролл.

— Вы не будете возражать, если я оформлю наш разговор в виде протокола? — спросил Беркович.

— Как знаете, — буркнул Кролл и отвернулся к стене.

Ему действительно было все равно.

— Может, вы сами покажете, куда спрятали пакет с поганками?

— Ищите, — презрительно отозвался Кролл, не оборачиваясь.

— Но почему он подал жалобу в полицию? — с недоумением спросил Хутиэли, когда Беркович вернулся в управление. — Лежал бы тихо, никому бы и в голову не пришло… Списали бы все на несчастный случай.

— Хотел перестраховаться, — объяснил Беркович. — Он ведь не знал, что сказал Фридман перед смертью.

— Господи, — вздохнул Хутиэли. — Надо же — влюбиться в собственную племянницу!..

— Борис! — позвал Берковича один из полицейских следователей, когда старший инспектор вошел утром в холл управления и направлялся к лифту. — Хорошо, что я тебя встретил!

— Здравствуй, Давид, — сдержанно отозвался Беркович, пожимая руку плотному невысокому человеку с глазами навыкате. Он почему-то недолюбливал Давида Гросса, хотя почти не сталкивался с ним по службе, да и слышал о нем одни только положительные отзывы. Но бывает так — вроде хороший человек, а говорить с ним не хочется, будто возникает невидимое, но ощутимое поле отталкивания.

— Здравствуй, здравствуй, — сказал Гросс, — ты ведь говоришь по-русски, верно?

— По-русски? — удивился Беркович. — Да, не забыл еще.

— Замечательно! — обрадовался Гросс, будто только что узнал о том, что Беркович репатриировался из России, а не из Южной Африки. — Значит, только ты можешь выяснить, чего она хочет.

— Кто? — насторожился Беркович, поняв, что Гросс, видимо, занимается делом, по которому проходит кто-то из “русских” — свидетелем или, скорее всего, подозреваемым. Старший инспектор не то чтобы не хотел помогать коллегам, испытывавшим трудности в общении с репатриантами, но по возможности избегал попадать в такие ситуации: чаще всего получалось, что заниматься приходилось не простым переводом, но долго и, по сути, бесполезно объяснять подследственным, что никакого зуба на них у следователя нет и выполняют они свою работу добросовестно, а то, что общего языка найти не могут, так надо было иврит учить после приезда, а не на русский авось надеяться…

— Женщина одна, — сказал Гросс. — С утра пришла, сказала, что хочет заявить об убийстве, я битый час понять не могу, почему она решила, что кто-то кого-то убил. Вышел в буфет и встретил тебя, вот удача!

Значит, не подозреваемая и не свидетель, уже лучше. Скорее всего, женщина насмотрелась детективных сериалов, — в последнее время их по российским каналам крутят с утра до ночи, — и мерещатся ей разные ужасы там, где вообще ничего никогда не происходило. Естественно, что бедняга Давид не сумел ее понять.

— Я буду у себя, — сказал Беркович. — Скажи, пусть зайдет.

Женщина оказалась вовсе не пенсионеркой, как решил старший инспектор, и не любительницей сериалов, — на вид ей было лет тридцать пять, и через несколько минут Беркович знал, что живет Ольга Винер с мужем и сыном десяти лет, работает, как многие «русские» женщины, на уборке, в стране два года, иврит не идет, потому она и не смогла убедить того полицейского, хороший он человек, но ничего, видно, не понял, а проблема, из-за которой она решила побеспокоить полицию (специально отпросилась на день с работы, потому что дело безотлагательное), связана с соседом из квартиры напротив.

— Нехороший он человек, — повторяла Ольга. — Нам с мужем он с самого начала не понравился, как только мы переехали. А жена его Ида — замечательная женщина… была. Вчера ее похоронили, да, я вам уже сказала, и это он ее убил, я не знаю как, это дело полиции, но уверена — Ида не своей смертью умерла, что-то он с ней сделал.

— Погодите, — сказал Беркович, взглянув на часы. — Давайте по порядку. Как фамилия соседей?

— Зингеры. Альберт и Ида.

— Сколько им лет?

— Альберту под пятьдесят, Ида моложе лет на пять.

— Дети?

— Нету у них детей. Ида рассказывала — был сын, но умер вскоре после рождения, а больше она не решалась, врачи не советовали, потому что…

— Понятно, — перебил Беркович. — Расскажите о соседях. Как они жили?

Из довольно путаного рассказа Ольги старший инспектор понял, что Альберт вел странный образ жизни — вставал поздно, где-то пропадал до вечера, приходил возбужденный, кричал на жену так, что слышно было на лестнице. Жена его Ида работала на маленькой кондитерской фабрике. Жили небогато, и самое странное заключалось в том, что вполне могли жить в достатке: Ида несколько раз говорила Ольге, что у нее есть сберегательная программа, доставшаяся в наследство от отца, и на проценты от суммы, содержавшейся на закрытом счете, можно было если не шиковать, то по крайней мере не думать о завтрашнем дне. Ида, однако, точно следовала отцовскому завещанию: денег со счета не снимать, проценты вкладывать в ту же программу. Альберт возмущался, из-за этого и происходило большинство семейных ссор, Ольге даже казалось, что муж бил Иду, но утром женщина выходила из дома причесанной и веселой, следов побоев обнаружить не удавалось — возможно, все действительно ограничивалось криками, как это принято в израильских семьях.

Ольга не понимала поведения соседки, но, в отличие от Альберта, не считала Иду ненормальной — просто женщина слишком любила отца и следовала его воле. Альберт ничего не мог поделать со своей женой, скандалы становились все чаще, и Ольга все больше проникалась ненавистью — не к Иде, конечно, а к ее мужу.