Джозеф Финдер - Дьявольская сила

Да и Тоби тоже предупреждал о зреющем широком заговоре с целой цепью политических убийств.

А затем сверкнул свет в конце туннеля, вспышка фейерверка озарила густую темень, наступил момент истины.

И ее привнес во время нашей беседы убитый Владимир Орлов. Он напомнил тогда о крахе фондовой биржи США в 1987 году. Вот что он заявил: «Обвал фондовой биржи, говоря вашими словами, вовсе не обязательно означает катастрофу для тех, кто готов к такому потрясению. Тут многое получается наоборот: так, к примеру, группа смекалистых инвесторов может извлечь немалую выгоду из такого обвала…»

Помнится, я еще спросил, а не «Чародеи» ли воспользовались крахом фондовой биржи и увеличили свои капиталы?

Конечно же, они, подтвердил он: «Пустив в продажу обобщенные компьютерные программы, используя четырнадцать тысяч индивидуальных расчетных счетов, тщательно выверенных в Токио, и нажимая на те или иные рычаги в нужное время и с нужным темпом, они не только сколотили огромные деньги в период того обвала, господин Эллисон. Они, собственно, и спровоцировали этот обвал».

А если «Чародеи» смогли спровоцировать в 1987 году такой глубокий и в то же время принесший им огромные прибыли кризис фондовой биржи, то… почему бы им не организовать нечто подобное и в Германии?

Ведь Алекс высказывал же мрачное предостережение о том, что ЦРУ разъедают раковые метастазы коррупции. Они выражаются, в частности, и в том, что разведка теперь собирает по всему миру сверхсекретные сведения экономического характера с тем, чтобы манипулировать фондовыми биржами, а через них — оказывать давление на правительства.

Может ли быть такое?

Следовательно, приглашая Александра Траслоу в Германию, новый канцлер Фогель имел при этом какие-то скрытые замыслы? А что, если в Бонне начнут протестовать против приезда американского обер-шпиона? По крайней мере, сообщения о неонацистских демонстрациях не сходят со страниц прессы. И разве в такой обстановке кто-нибудь удивится, если Александра Траслоу прикончат немецкие экстремисты? Нет, все же это тщательно разработанный, последовательный план.

Алекс, разумеется, слишком много знает о «Чародеях» и о подспудных пружинах краха Немецкой фондовой биржи…

В Вашингтоне уже было девять часов вечера, когда я наконец дозвонился до Майлса Престона.

— Крах Немецкой фондовой биржи? — хрипло переспросил Майлс таким тоном, будто я сморозил какую-то глупость. — Бен, послушай, эта биржа лопнула потому, что немцы наконец-то создали единую фондовую биржу «Дойче берзе». Еще четыре года назад такого случиться никак не могло. А теперь скажи мне вот что: с чего ты это вдруг заинтересовался экономикой Германии?

— Не могу сказать, Майлс…

— Ну а чем ты вообще-то сейчас занимаешься? Ты где-то в Европе, верно ведь? Где же?

— Ну просто в Европе, а больше не спрашивай.

— А чего ты там потерял?

— Извини, пожалуйста.

— Бен Эллисон — мы же друзья. Со мной не финти.

— Если бы мог, не финтил. Но не могу.

— Ну как знаешь… черт с тобой, я все понял. Если собираешься разбираться с этим делом, я тебе могу помочь. Поговорю кое с кем, кое-что покопаю, поспрашиваю кругом. Как тебе позвонить?

— Не могу сказать…

— Тогда сам звони мне.

— Я позвоню, Майлс, — бросил я на прощание и положил трубку.

Долго я сидел потом на краю кровати, тупо уставившись в окно, откуда открывался великолепный вид на площадь Парадов. Там в лучах яркого солнца блестели красивые старинные здания. И тут меня почему-то охватил безотчетный, тупой страх.

Я не спал — просто не мог уснуть, и тогда решил позвонить одному из своих знакомых адвокатов в Цюрихе. Он, к счастью, оказался в городе, да еще в своей конторе. Звали его Джон Кнапп, он специализировался в области корпоративного права, то есть права акционерных обществ — отрасли еще более скучной, нежели патентное право, чему я особенно радовался. Жил он постоянно в Цюрихе и вот уже лет пять являлся представителем одной солидной американской юридической компании. Банковскую систему Швейцарии он знал несравненно лучше, чем кто-либо другой из известных мне юристов, потому что учился в свое время в Цюрихском университете и иногда выполнял по поручению своих клиентов некоторые довольно щекотливые операции по переводу денег. Мы были знакомы еще со студенческой скамьи, учась на одном курсе и одном отделении правовой школы в Гарварде и, случалось, играли в теннис. Я подозревал, что в глубине души он недолюбливал меня, как и я его, но адвокатские дела частенько сводили нас вместе, поэтому мы поддерживали непринужденный, шумливый дух товарищества, столь характерный для отношений матерых мужчин.

Молли все еще спала, будить ее я не решился и оставил записку, что вернусь через час или два. Выйдя из гостиницы, я поймал около подъезда свободное такси и попросил шофера подвезти меня до «Кронненхалле» на Рамиштрассе.

Джон Кнапп был худощавым мужчиной маленького роста и страдал обычной болезнью всех коротышек. Как крохотная собачонка чихуахуа, бывает, грозно рычит на огромного сенбернара, так и он старался пыжиться, напускать на себя важный и надменный вид с величественными жестами, а в результате выглядел смешным, если не сказать больше — карикатурным. У него были небольшие карие глазки, коротко подстриженные каштановые волосы, а на лоб начесана челка, отчего он походил на разбитного монаха-расстригу. Долго прожив в Цюрихе, он привык носить одежду, по цвету и фасону принятую у швейцарских банкиров: темно-синий костюм английского покроя и бургундские рубашки в полоску, выписанные, видимо, из Парижа от «Шарве», ну и, конечно же, плетеные запонки.

На встречу он приехал с запозданием на целую четверть часа, по всей видимости, намеренно: он был из породы тех парней, которые перечитали все брошюрки и самоучители, растолковывающие, как добиться успеха и влияния, устроить ленч для нужных людей, пустить пыль в глаза и открыть свою контору на людном месте у перекрестка.

Бар «Кронненхалле» всегда набит битком, я с трудом пробирался между столиками в поисках заказанного места. Публика в зале была что надо — сливки местного общества. Кнаппу нравилось вращаться в подобных кругах, и он регулярно ездил кататься на лыжах на модные горные курорты.

— Господи, да что же это с твоими руками? — воскликнул он в недоумении, пожав мне правую перевязанную руку немножко сильнее, чем следовало бы, и заметив, как я поморщился.

— Да это мне маникюр не так сделали, — пошутил я.

Выражение испуга на его лице моментально сменилось на гримасу неудержимой живости и веселья.

— Так ты хочешь сказать, что порезал себе пальцы вовсе не о бумагу, когда с увлечением листал заявления и жалобы клиентов?