Поппи Брайт - Потерянные Души

Лица Молохи и Твига были как два наброска одного и того же лица, выполненных разными рисовальщиками: один использовал технику резких линий и острых углов, другой – мягких дуг и закругленных изгибов. У Молохи было лицо пухленького младенца, с большими круглыми глазами и толстыми влажными губами, которые он любил красить помадой ядовито-оранжевого оттенка. Лицо у Твига было резким и умным, с острыми, живыми глазами, которые, казалось, подмечали любое движение. Но они, эти двое, были одного роста и одной комплекции. Обычно они даже ходили в ногу – одинаковой нетвердой походкой:

Они радостно заулыбались, обнажив подточенные зубы, высокому парню в нацистской форме, который вырулил им навстречу. С такого расстояния их заточенные клыки были неразличимы – разве что они выделялись из-за коричневой шоколадной пленки, – но что-то, наверное, ленивая жажда крови у них в глазах, заставило парня свернуть с их пути и отправиться искать приключения куда-нибудь в другое место: туда, куда не пойдут вампиры.

Они пробрались на тротуар сквозь карнавальную толчею, чуть не снесли щит с плакатами «НА ВАШИХ ГЛАЗАХ МУЖИКИ ПРЕВРАТЯТСЯ В ЖЕНЩИН» с фотографиями блондинок с перезрелыми грудями и утомленными пресными лицами. Прошли мимо стойки с открытками, мимо стойки с футболками, мимо баров с прилавками прямо на улицу. Праздничные фейерверки окрасили небо пурпурным дымом, в воздухе пахло гарью, и спиртным перегаром, и речным туманом. Молоха положил голову на плечо Твигу и посмотрел в небеса. Отблески фейерверков слепили глаза.

Оставив за спиной бледные огни Бурбон-стрит, они свернули налево, на темную Конти, и вышли прямо на Шартрез. Очень скоро они набрели на крошечный барчик с цветными окнами-витражами, за которыми теплился дружелюбный свет. На вывеске над дверью было написано: У КРИСТИАНА. Поддерживая друг друга, вампиры ввалились внутрь.

Они были тут единственными посетителями, кроме тихой молоденькой девочки, сидевшей у барной стойки. Они уселись у стойки и достали вторую бутылку шартреза. Они разговаривали очень громко, потом взглянули на Кристиана и рассмеялись, пожав плечами. Его лоб был высоким и очень бледным, а ногти – почти такими же длинными и заостренными, как у Зиллаха.

– Может быть… – задумчиво протянул Молоха, а Твиг подсказал:

– Давайте спросим у него.

Они взглянули на Зиллаха, ища поддержки. Тот взглянул на Кристиана, приподнял тонкую бровь и еле заметно дернул плечом.

Никто не обращал внимания на девушку у бара, хотя она смотрела на них не отрываясь – глаза сверкали в мягком полумраке, влажные губы чуть приоткрылись.

Когда Кристиан принес им счет, Молоха достал из кармана монету. Но не отдал ее Кристиану, а просто поднял поближе к свету, чтобы Кристиан мог ее рассмотреть. Это был серебряный дублон, точно такой же, как и жестяные имитации, которые кидают в толпу на карнавальных шествиях Марди-Гра вместе с другими «сокровищами» – яркими бусинами, забавными игрушками, разноцветными карамельками. Только этот дублон был настоящий: тяжелый и очень старый. Кристиан не сумел разглядеть год на монете – она была вся истертая, поцарапанная и заляпанная липкими отпечатками пальцев Молохи. Но рисунок просматривался вполне четко: профиль красавца мужчины с капризными чувственными губами. Губами, которые были бы алыми, словно кровь, если бы не были выбиты на холодном серебре. Губами, прикушенными острыми клыками. Под профилем была надпись витиеватым декоративным шрифтом: БАХУС.

– Вы пришли… – выдавил Кристиан.

– С миром, – улыбнулся Молоха своей улыбкой, испачканной в шоколаде. Он поглядел на Зиллаха, и тот кивнул. Глядя Зиллаху в глаза и ни на мгновение не отрывая взгляда, Молоха поднял пустую зеленую с золотым бутылку из-под шартреза, разбил ее о край стола и провел острым, как лезвие бритвы, сколом по нежной коже у себя на правом запястье. Кожа разошлась неглубоким алым разрезом – почти непристойно ярким. По-прежнему улыбаясь. Молоха протянул Кристиану свое окровавленное запястье. Кристиан приник губами к разрезу, закрыл глаза и стал сосать, как младенец сосет молоко, впивая вкус райских садов в каплях шартреза, смешанных с кровью Молохи.

Пару секунд Твиг наблюдал – глаза темные, непроницаемые, лицо растерянное, почти смущенное. Потом он взял левую руку Молохи и вгрызся в кожу у него на запястье, кусая ее до крови.

Джесси смотрела на них широко распахнутыми глазами – смотрела, как будто не верила. Она видела, как рот ее величавого друга Кристиана окрасился кровью, как его губы дрожат от алого вожделения. Она видела, как Твиг рвет зубами кожу на запястье у Молохи и пьет кровь, хлещущую из раны. И еще она видела, как прекрасно бесстрастное лицо Зиллаха, как сверкают его глаза – словно зеленые драгоценные искры в оправе из лунного камня. В животе у нее все сжалось, рот переполнился слюной, и нежная складочка между ног передала мозгу тайное трепетное послание: Вампиры! ВАМПИРЫ!

Джесси бесшумно встала, а потом ее захватила жажда – кровавое вожделение, которого она так хотела и о котором столько мечтала. Она рванулась вперед, вырвала руку Молохи у Твига и попыталась приникнуть губами к кровоточащей ране. Но Молоха яростно отшвырнул ее прочь – со всей силы ударил ее по лицу, и была боль в разбитой губе, и вкус крови на языке, тусклый вкус ее собственной крови во рту. Молоха, Твиг и даже Кристиан уставились на нее безумными, налитыми кровью глазами, словно голодные псы, которых оторвали от законной добычи, словно неистовые любовники, которых прервали в самом разгаре любовного действа.

Но когда она в страхе попятилась, кто-то обвил ее сзади теплыми руками – большими, сильными руками, которые ласкали ее сквозь мягкий шелк платья, и тихий голос шепнул ей в ухо:

– Все равно его кровь слишком сладкая и липкая… у меня есть для тебя кое-что получше, моя маленькая.

Она никогда не узнала имени Зиллаха и не поняла, как они очутились в задней комнате бара, на одеяле, расстеленном на полу. Она помнила только, что он перепачкал все лицо в ее крови, что его руки и его язык распаляли ее с таким старанием, с каким еще никто не делал этого раньше, что, когда он вошел в нее, ей показалось, что это не он, а она у него внутри, что его сперма пахла горькими травами и что, когда она уже засыпала, он провел волосами по ее закрытым глазам.

Это была одна из тех редких ночей, которую Молоха, Твиг и Зиллах провели не вместе. Зиллах заснул с Джесси на одеяле, расстеленном между ящиками с виски; заснул, держа в ладонях ее крошечные грудки. Молоха спал в комнате Кристиана, располагавшейся сразу над баром; Кристиан с Твигом тесно прижались к нему, не отрываясь от его запястий даже во сне.