Мэтт Рафф - Канализация, Газ & Электричество

— Это очень вообще нехорошо, — сказал Фрэнки.

Открылась раздвижная стеклянная дверь виллы, и выбежал Сальваторе — он был настолько взволнован, что позабыл о русском акценте.

— Эй, — крикнул он, — эй, Фрэнки, я только что выглядывал из окна — твоя машина исчезла!

— Что? — ответил Фрэнки.

— Эй, — сказал Сальваторе, — а что ты делаешь на трамплине?

— Что с моей машиной?

— А почему на тебе только один кед?

— Сальваторе, ёб твою мать, что с моей машиной?

Сальваторе пожал плечами:

— Она пропала. А что ты делаешь на трамплине в одном кеде, Фрэнки?

— Хочу вытащить из воды ту пилотку.

— Какую пилотку?

— Вон ту пилотку.

— Фрэнки, это плавник.

Фрэнки Лонцо не делал сальто назад с третьего класса, с уроков миссис Петруски, но когда под тобой к поверхности подымается большая белая акула, любое упражнение вспомнишь. Когда Майстербрау ударила мордой по нижней стороне трамплина, Фрэнки подался назад, перекинув ноги вверх и за голову — короче, классически. Он повторял этот фокус снова и снова, не остановившись, даже когда расшиб затылок до крови, но после нескольких безупречных кувырков запутался в собственных локтях и коленях.

Когда в голове прояснилось, Фрэнки обнаружил, что сидит у забора — укатиться дальше он просто не мог, для этого надо было выйти через ворота. Сальваторе стоял рядом, держа руки в карманах и скалясь так, что Фрэнки захотелось совершить убийство. Трамплин исчез.

— Со мной все в порядке? — спросил Фрэнки, проверяя, целы ли руки-ноги. — Я живой?

Сальваторе вынул руки из карманов и развел их дюймов на шесть.

— Вот столько не хватило, — сказал он.

— Трамплин. Что за херь, она что, трамплин сожрала?

— У нашей рыбки хороший аппетит.

— Да уж, может, даже лучше, чем ты думаешь.

— Она странно выглядела, Фрэнки.

— В смысле? Толще?

— Да не. Просто как-то… по-другому.

Сальваторе скрючил руки, как клешни, и прижал к груди. Фрэнки понятия не имел, что бы это могло значить, но знал, что надо делать дальше.

— Помоги мне встать, — сказал он. — Если моя машина исчезла, фиг с ней, поймаем такси.

— Куда? — спросил Сальваторе.

— В скобяную лавку.

Ванна Доминго не от рождения такая жадина. Ее подчиненные в Департаменте общественного мнения ни за что бы в это не поверили, но когда-то у нее было доброе сердце, она была замкнутой, но доброй, часто смеялась и ни с того ни с сего начинала танцевать. Несмотря на то что Ванна в раннем детстве осталась сиротой, до двадцати пяти лет ей удавалось сохранить веру в будущее, но потом события двух недель безвозвратно обратили ее надежды и доверчивость в прах.

Ее детство представляло собой тяжелое скудное существование в прибрежной деревушке в Коннектикуте. Она рано научилась сама заботиться о себе, поскольку дядя-рыбак, назначенный ее опекуном, редко появлялся дома и особого участия к ее судьбе не проявлял — ни в хорошем, ни в плохом смысле. Ванну это устраивало — она была независима по природе и в минутах самого страшного одиночества и невзгод видела блеск возможности наивысшего торжества. Просто надо верить в завтрашний день, думала она, а все остальное непременно приложится, несмотря на временные неудачи. Она старательно занималась в школе, и каждый вечер, выходной и в каникулы работала, где могла, чтобы накопить несколько тысяч долларов. С помощью этих сбережений и Стипендии общественных работ она поступила в Университет штата Коннектикут в Хартфорде, где изучала искусство коммуникации, специализируясь на построении общественного мнения. Когда она выпустилась, на рынке труда все обстояло очень плохо, и семь месяцев она обивала пороги Мэдисон-авеню на Манхэттене в поисках работы, питаясь в основном макаронами быстрого приготовления с тертым сыром, три упаковки за доллар, а также фруктами и овощами «по бросовым ценам, с небольшими дефектами» — больше ничего себе она позволить не могла. Для развлечения Ванна каталась на коньках по субботам вечером на катке в Центре Рокфеллера — коньки она вытащила из мусорки (контролер, любитель построить глазки, пропускал ее на каток бесплатно); а по воскресеньям танцевала кадриль в «Салуне Бетси Росс». Боевой дух она поддерживала на высоком уровне, дважды перенесла на ногах легкую пневмонию, и наконец в феврале 2004 года нашла работу — но не на Мэдисон-авеню, а в рекламной фирме под названием «Мозговой Штурм», чьи владельцы были из этнических меньшинств. После такого счастливого поворота судьбы жизнь ее начала улучшаться скачками — Ванна всегда это знала и ожидала, что когда-нибудь так и будет.

«Мозговой Штурм» считался передовой компанией, частью коммерческого и культурного возрождения севера Манхэттена, предвещавшего второй Ренессанс Гарлема. Молодая голодная фирма с общинными традициями в сфере связей с общественностью — и к тому времени, как туда пришла Ванна, «Мозговой Штурм» начал развиваться на национальном и международном рекламном рынке. Самым большим их клиентом была компания, которой тоже управляли афроамериканцы, «Дизайнерские продукты питания Карвер-Биотех», производители «левого сахара».

Левый сахар считался последним словом в некалорийных подсластителях: молекулярно зеркальное отражение нормального «правого» сахара, он выглядел и весил, как настоящий, да и по вкусу от него не отличался, а ключевая разница сводилась к тому, что в пищеварительном тракте человека нет энзимов, которые могли бы его расщеплять и впитывать. Можно съесть тонну левого сахара и не потолстеть, и у лабораторных крыс он рака не вызвал. Сахарин и аспартам сразу же стали никому не нужны, так что «Карвер-Биотеху» суждено было унаследовать весь рынок заменителей сахара, а по мере роста компании с ней будет расти и «Мозговой Штурм».