Дмитрий Казаков - Слишком много щупалец

Скорее всего кто-то из давних пращуров тоже баловался черной магией, произносил имена, призывал давно сгинувших богов. И тем самым сбацал что-то вроде наследственного проклятия, о котором потомки благополучно забыли, поскольку оно никак себя не проявляло.

Вероятно такое? Отчего нет.

Не исключен вариант, что одно смешалось с другим – древняя цацка, изготовленная не людьми, пробудила память крови, хотя с точки зрения позитивной науки это просто чушь. Но ведь позитивная наука многое почитает бредом – и существование дочеловеческих разумных рас, и магию, не говоря уже о Древнейших, что были, есть и будут.

При воспоминании об этих чудовищных тварях мне стало неуютно, и захотелось выпить чего-нибудь покрепче пива. Я сходил к стойке, взял стопарь «Джим Бина» – люблю бурбон больше настоящего виски, как это ни странно, – а едва вернулся на место, как в «Первую поправку» заявились мои соратники.

Оба навеселе, в обнимку с улыбающимися девицами, пышными, сисястыми, смуглыми и буйно-черноволосыми. Бартоломью выглядел слегка напряженным, зато Лопес был в ударе – трещал, как сорока, за двоих, дымил сигаретой, да еще и руками размахивал.

Коллега подмигнул, но подходить не стал – сообразил, что мне не до них.

Компания уселась за стол, на нем возникла бутылка мескаля, какие-то закуски. Решив, что быть свидетелем чужой гульбы мне неинтересно, я поднялся и отправился к себе в номер. Там врубил кондиционер и полез в душ – смывать с себя трудовой пот и эквадорскую пыль.

Мылся долго и со вкусом, а когда выбрался из ванной, из соседнего номера, где поселился Антон, донеслись равномерные постанывания и скрип кровати. Да, а наш худред боялся, что не знает языка. Тут главное не болтовня, а четкие, продуманные действия в нужном направлении.

Минут пятнадцать я честно смотрел телевизор, затем завел будильник на сотовом и уснул.

На этот раз головной боли не было, только легкая вялость.

Открыв глаза, я понял, что проснулся несколько раньше, чем надо, – около восьми по эквадорскому времени. Попытка задремать вновь успеха не имела, и я решил позвонить Ангелике.

Надо же проверить, как дела у белокурой бестии, и самому сообщить, что мы живы и все такое.

– Да, – сказала она.

– Привет. Как ты? – начало стандартное, социально-ритуальное, но куда от него деваться?

– Ничего, все еще в Соединенном Королевстве, роюсь в архивах. Тот человек, которым я интересуюсь, находится в Стокгольме. А вы как? Закончили свои дела и собираетесь обратно?

– Не совсем… – буркнул я и рассказал о наших достижениях: набеге на Минобороны, пьянке с генералом Орельяно, старом индейце и вчерашнем покушении с помощью валунов. – Так что я хочу сначала отыскать этого краснокожего Мерлина. Вдруг он чего расскажет?

– Я поняла. Только… – Ангелика сделала небольшую паузу. – Только будьте осторожны. Он на своей земле, где его предки жили веками, а вы чужаки, пришельцы, и вам можно рассчитывать только на себя.

– Ничего, не боись. И не таких обламывали, – заявил я тоном Александра Македонского, собравшегося разбить очередного недруга. – Как только все сделаем, я тебе позвоню.

Мы попрощались, и я положил трубку.

Заход в Сеть принес мне новое письмо от шефа, снова с какого-то неведомого ящика, на этот раз – на киргизском серваке. Разлюбезнейший наш Арнольд Тарасович не прислал мне ничего, сообщил только, что они все заняты, и что битва не на жизнь, а на смерть продолжается.

Ну и пускай – у нас своя драка.

К завтраку я вышел одним из первых, и только через пятнадцать минут в буфете, где нас кормили, объявились Бартоломью и Лопес, оба помятые, невыспавшиеся, но одинаково довольные.

– Привет, дружище! – заорал коллега еще с порога. – Доброе утро! Ты не представляешь, чего лишился!

– Представляю, – ответил я с ухмылкой. – Фантазия у меня работает хорошо.

– Вот хитрец! – рассмеялся Лопес. – На кривой альпаке к тебе не подъедешь! Эй, где мой кофе?!

– Ну что, ты удовлетворен? – спросил я у Антона.

– Ну да, – ответил тот. – Спина, правда, болит… царапины остались, наверное.

– Ничего, боевые раны. Гордись!

Он кивнул и отправился к стойке, на которой сервировали шведский стол.

Через пять минут они оба сидели за одним столом со мной, Бартоломью жевал омлет с сыром, а коллега хлестал черный кофе и в подробностях рассказывал о вчерашнем вечере.

– Да, кстати, – сказал он, закончив перечислять достоинства собственной подружки. – Я узнал, где можно найти того старика. Сегодня утром позвонил мой приятель из полиции. Старика зовут Хесус Ромеро и обитает он рядом с Пласа-де-Сан-Франсиско. Так что сегодня же ты побеседуешь с ним по душам, мой друг, не сомневайся!

С приятелем из полиции мы встретились спустя час на той же рыночной площади. Он кивнул в ответ на наши приветствия и неразборчиво назвал свое имя. Обменявшись парой слов с Лопесом, приятель повел нас в паутину улочек, спрятанную за монастырем, который и дал имя площади.

Я заблудился через двести метров, Антон потерялся еще раньше.

Мы преодолели один за другим несколько поворотов, миновали проход между двумя домами, что едва не падали друг на друга. Прошагали узкой улочкой, где несколько пожилых дамочек индейской национальности уставились на нас удивленно и почти свирепо. Сделали еще поворот и оказались в переулке размером с автобусную остановку.

– Здесь, – сказал провожатый и постучал в дверь дома, что находился справа от нас.

Та открылась, в щели показалось испуганное морщинистое лицо.

Полицейский наш прорычал что-то на языке, который никак не мог быть испанским, и последовал короткий, но насыщенный разговор.

– Дедули тут нет, – сообщил нам Лопес, жуя сигарету. – Упорхнул, засранец. Еще вчера улетел. Уехал к родственникам. Куда – этот каньярис не знает…

После недолгих переговоров нас впустили в комнату, которую снимал Хесус Ромеро. Немолодой индеец из племени каньярис, владелец дома, открыл дверь своим ключом и отступил в сторону. Глазам нашим открылось вытянутое, похожее на гроб помещение.

Койка, застеленная тонким одеялом, раковина у стены, тумбочка с радиоприемником, древний шкаф, старый половик и занавеска цвета пепла на окне – вот и вся обстановка.

– Пат-пат-патрясающе! Да этот дряхлый саласака был аскетом, – заметил я, когда мы осмотрели комнату и не нашли вообще ничего – никаких личных вещей, никаких следов того, что тут кто-то жил.

Хозяин дома булькнул нечто сердитое.

– Наш друг каньярис считает, что Хесус Ромеро не был саласака, – перевел Лопес. – Интересно, почему? Сейчас я с ним поговорю как следует и все выясню, не сомневайтесь.

Он сбил шляпу с пером на затылок и принялся за расспросы.