Джаспер Ффорде - Апокалипсис Нонетот, или Первый среди сиквелов

Если беллетриция являлась полицейской службой внутри книг, а Совет жанров состоял из политиков, то Главное текстораспределительное управление представляло собой бюрократию, служащую мостом между этими двумя силами. Вплоть до скандала с Супер-Словом™ ГТУ оставалось безукоризненно честным, но после него Совет жанров — по моему совету — принял ряд жестких, однако единственно возможных мер с целью сделать Главное текстораспределительное управление слишком неэффективным и лишенным воображения, чтобы представлять угрозу. Была назначена комиссия для управления им.

Пока мы шли по одному из главных литшифровальных этажей, я слышала, как Четверг-5 ахает. Пропорции помещения больше соответствовали заводу, производящему Очень Большие Штуки, а каменные стены, сводчатый потолок и мигающие газовые лампы выдавали заимствование обстановки из некоего неопубликованного готического романа. В гулком пространстве залов стояли рядами сотни литшифровальных машин, каждая размером с автобус, из блестящей бронзы, красного дерева и литого чугуна. Представляющие собой запутанное переплетение труб, вентилей и датчиков, они казались чем-то средним между кофейным автоматом, корабельным двигателем и органом. Они были такие большие, что вокруг верхней секции для облегчения обслуживания тянулись мостки, куда можно было попасть по кованой винтовой лесенке в дальнем конце.

— Это Вымыслопередающие литшифровальные машины. Важнейшая деталь нашей технологии. Помнишь трубу, выходящую из смыслонакопителя в «Пиноккио»?

Четверг-5 кивнула.

— Трубопровод тянется через трансжанровое Ничто и заканчивается здесь, откуда его содержимое затем передается в читательское воображение.

Я не имела даже самого расплывчатого представления о том, как оно работает, и подозревала, что объяснения, вероятно, не существует вовсе — равно как и какой-либо потребности в оном. У нас это называется «отвлеченный сюжетный императив» и работает исключительно потому, что от него этого ждут. Таково Книгомирье, полное совершенно невероятных фабульных устройств, предназначенных для смазки повествовательных шестеренок.

Я умолкла, чтобы они обе могли понаблюдать за процессом. Четверг-5 не скрывала восхищения, а Четверг-1–4 подавила притворный зевок. При этом она все-таки озиралась. Трудно было остаться безучастной: ряды машин уходили в подернутую дымкой даль насколько хватал глаз. Техники муравьями сновали вокруг гудящих механизмов, проверяя датчики, смазывая, спуская пар и заполняя отчеты на планшетах. Другие двигались между машинами, толкая тележки, наполненные подлежащими регистрации документами. Воздух был насыщен запахами горячего масла и пара. Над головами у нас цепочки лязгающих валов и хлопающих кожаных ремней передавали машинам энергию, и общий стук и гудение в громадном помещении сливались в гул, подобный шуму водопада.

— Пятьсот машин на каждом этаже, — крикнула я, перекрывая грохот, — причем каждая способна справиться с пятьюдесятью тысячами прочтений одновременно. Люди в синих комбинезонах — литшифровальщики, их еще ласково называют словомартышками. Они обеспечивают бесперебойную работу машин, прочищают диалоговые инжекторы и следят, чтобы на компрессорах не накапливалась ирония. Тот человек в белом лабораторном халате — текстовый коллектор. «Читательское эхо» возвращается рикошетом к машине для передачи следующего слова, и мы пользуемся этим для проверки соответствия повествования исходным пожеланиям автора. Любое отклонение называется «текстовой аномалией» и задерживается в сбросовом затворе эхоуловителей, вон тех больших медных штук наверху.

— Вся эта техника совершенно восхитительна, — сухо заметила Четверг-1–4,— но мне не терпится понять, какое отношение она имеет к фортепиано.

— Никакого, о саркастичная. Это называется об-ра-зо-ва-ние.

— Бессмысленная демонстрация, если хотите знать мое мнение.

— Она не спрашивает твоего мнения, — возразила Четверг-5.

— Именно, — вставила я, — и некоторым людям нравится техника. За мной!

Я открыла стрельчатую дубовую дверь, ведущую из машинного зала в административную часть Главного текстораспределительного управления, лабиринт каменных коридоров, освещенных воткнутыми в стены пылающими факелами. Невыносимо мрачно, зато экономично — часть незаконченного готического романа, по образу которого было организовано все ГТУ. Как только дверь закрылась, шум из главного машинного зала разом стих.

— Я просто пыталась объяснить, как мы узнаем о сюжетных изменениях. По большей части аномалии оказываются всего лишь ошибками чтения, или ленивый читатель пропустил кусок, но проверять приходится все, на всякий случай.

— Я могла сходить на эту экскурсию по ГТУ за двадцать шиллингов и в более приятной компании, — сказала Четверг-1–4, пристально глядя на Четверг-5.

— А мне интересно, мэм.

— Зануда.

— Шлюха.

— Как ты меня назвала?

— Эй! — гаркнула я. — Прекратить!

— Она первая начала, — сказала Четверг-1–4.

— Меня не волнует, кто начал. Будете продолжать в том же духе — уволю обеих.

Они умолкли, и мы двинулись по гулким коридорам мимо бесконечных дубовых дверей, ведущих в отделы, имевшие отношение к какой-нибудь текстуальной деятельности вроде значения слов, лицензирования идей или контроля за граммазитами.

— Сложность с фортепиано, — начала я, — заключается в том, что их не хватает. Множество народу в Книгомирье играет на них, они часто появляются в сюжете и нередко используются в качестве фабульных устройств. Однако по непостижимой причине, которую никто не может как следует объяснить, на все Книгомирье их всего пятнадцать штук.

— Пятнадцать? — переспросила Четверг-1–4, недовольно тащившаяся позади. — Тогда как они справляются?

— С большим трудом. Смотрите.

Я открыла одну из выходящих в коридор дверей. Комната за ней сильно напоминала кабинет психоаналитика с множеством книжных полок и дипломами на стене. Там имелись письменный стол, два стула и кушетка. На стульях сидели двое: один из них, судя по бороде и трубке, явно был психоаналитиком, а второй, отчаянно нервничавший, — пациентом.

— Итак, господи пациент, — начал психоаналитик, — что я могу для вас сделать?

— Ну, доктор, — печально пробормотал пациент, — я продолжаю думать, что я собака.

— Понимаю. И давно это у вас?

— С тех пор, как я был щенком.

— Извините, — вклинилась я, — мы ищем Фортепианный отдел.

— Это Бородатые анекдоты, — извиняющимся тоном пояснил психоаналитик. — Фортепиано дальше по коридору, первая дверь слева.

— Простите, — смущенно буркнула я и тихо прикрыла дверь. — Вечно у меня так. Давно пора повесить на дверях таблички.