Антон Толстых - Шерлок Холмс: прекрасный новый мир

Берлин также известен под прозвищем «Афины на Шпрее» по названию немецкой реки, протекающей через него в придачу к реке Хафель. Его можно с полным основанием назвать городом музеев, и в одном из них до сих пор демонстрируется «золото Трои». Берлинский диалект довольно примечателен. Например, берлинцы известны в Германии тем, что вместо ich [19] Я. говорят ik. Кроме того, берлинцы, к глубокому сожалению, известны своей бранью.

В одном квартале от «Кайзерхофа» на острове Шпрееинзель расположен Городской дворец, где пребывал самый опасный правитель Европы, кроме тех случаев, когда он жил в Хомбурге. Городской дворец создан Андреасом Шлютером и является одним из выдающихся произведений архитектуры барокко. Через столетие после Шлютера появилось классицистическое убранство помещений дворца. На Шлосс-платц был возведён Дворцовый фонтан. Его украшает скульптура Нептуна, и существовала легенда, что взгляд бога морей действовал на нервы Августе Виктории, ибо был направлен на окна спальни во дворце. Так это или нет, мне неизвестно.

Мои мысли заняли несколько минут. Я выглянул в окно и увидел, что Холмс разговаривает с девушкой в сером пальто и наспех надетой шляпке. С ней определённо произошло нечто из ряда вон выходящее, так как женщине не подобает без сопровождения находиться на тёмной улице.

— Чем вы так расстроены, милая барышня? Надеюсь, я смогу решить вашу проблему.

У входа слышался раздражённый голос. Холмс препирался со швейцаром, который не желал впускать незваную гостью. В конце концов, швейцар уступил, и Холмс вошёл в номер, ведя за руку встреченную им незнакомку.

Моим первым впечатлением было то, что она высокая и очень изящная. Когда Холмс усадил её в кресло, я справедливо подумал, что не часто видел такое же красивое лицо. Передо мной были очень правильные, тонкие черты, изящно очерчённый рот, большие голубые глаза с веерами загнутых ресниц. Девушка сидела в кресле, положив ковровую сумочку на колени и потупив взор. Конечно, Холмс пришёл к совсем другим выводам, которые не могли быть сделаны мной.

— Итак, позвольте представить вам медсестру с раненой кистью правой руки, возвращавшуюся с места работы.

— Как вы это узнали, Холмс?

— Дорогой Ватсон, вы же врач. Посмотрите на кисть руки, и вы заметите, что под перчаткой имеется прямоугольная выпуклость, в которой легко узнать пластырь.

— А как вы увидели медсестру? Этот вывод тоже очевиден для врача?

— Здесь я должен признаться, что имел преимущество в возможности наблюдать и делать выводы.

Медсестра сняла шляпку, и я увидел сестринскую шапочку, наполовину скрывавшую густые золотисто-русые волосы. Конечно, Холмс, в отличие от меня, видел девушку сзади, и только поэтому заметил такую деталь.

— Я была так расстроена, что забыла снять её, — сказала она по-немецки.

— Вы не могли бы поведать нам вашу проблему? — спросил Холмс юную леди с таким видом, словно та сама пришла к нему за помощью.

— Я боюсь рассказывать.

— В чём же дело? Я осмелюсь предположить, что вас обидел сам кайзер.

Я отмечал, что Холмс обладает способностью успокаивать клиентов. И на этот раз ему было достаточно положить руку на руку медсестры и придать своим глазам выражение сочувствия, чтобы та, едва слышно вздохнула и подняла глаза, уже свободные от слёз.

— Вы правы.

— В таком случае рассказывайте.

— Меня зовут… — начала она, не решаясь называть нам своё имя, — меня зовут фройляйн Агнесс Клозе. Я работаю медсестрой в клинике Шарите. Однажды, то есть, я хотела сказать сегодня, нам сообщили о визите кайзера. Оказывается, он играл с собакой, и та укусила его за ногу. Сначала кайзер отправился на пастеровскую станцию, а потом пришёл в клинику. Там он сидел на койке в ожидании, когда место укуса обработают йодоформом и наложат стерильную повязку. Медсёстры стали выбирать, кто из них пойдёт к кайзеру. Меня выбрали на том основании, что я самая красивая. И теперь мне за это досталось!

— Что же он сделал? — спросил я, когда фройляйн Клозе снова зарыдала.

— Я опасалась находиться в одном помещении с мужчиной, когда рядом больше никого нет. Кайзер лежал на койке и встал, когда я подошла с бинтами. Я сделала книксен. У него был вполне добродушный вид, но ведь внешность бывает обманчива. Я обработала рану и перевязала ногу. Кайзер пожирал меня глазами, а когда я закончила процедуру, он продолжал сидеть на койке, и на его лице застыла глупая улыбка. Неожиданно он сказал: «Я благодарю вас за заботу об августейшей ноге, и я смогу забыть об укусе!». После этих слов он пожал мне руку. Я видела на его пальцах кольца, и не знала, что это были перстни, повёрнутые камнями вовнутрь. Я почувствовала сильную боль, когда он пожимал мне руку! При этом он смотрел на меня невинными глазами. Я выбежала из палаты, а когда вернулась, кайзера уже не было. Ноги моей больше не будет в этой клинике!

— Ну, это не самое страшное, — возразил Исаев. — Ведь кайзер мог… — он не договорил, но его мысль была видна из того, что фройляйн Клозе залилась краской.

Холмс направил на шпиона строгий взгляд, и тот вынужден был умолкнуть.

— Можно осмотреть вашу руку? — осведомился я.

Когда фройляйн сняла перчатку, я искренне посочувствовал ей, увидев узкую, изящную руку, на которой были видны следы от перстней Вильгельма. Мне уже приходилось слышать, что «Дымящий Вилли» имеет садистскую привычку пожимать руку так, чтобы причинять боль камнями. Теперь он причинил боль столь нежной руке, что нельзя было не возненавидеть кайзера вопреки заповедям Христовым.

— С рукой ничего страшного не произошло, кости целы, — ответил я после пальпации.

Как только я произнёс эти слова, на улице раздался громкий треск. Я бросился к окну. Перед «Кайзерхофом» остановился ещё не виданный мною агрегат, сразу же напомнивший мне гравюру «Лень — двигатель прогресса». Из него вылез почтальон и бросился к гостинице, взяв с собой сумку, очевидно, опасаясь за её сохранность. Швейцар, уже вынужденный впустить постороннего, снова запротестовал. В конце концов почтальон спросил у него про нашу гостью, и, узнав, в какой номер она пошла (очевидно, швейцар помнил, в каком номере мы поселились), вошёл прямиком к нам.

Перед нами стоял молодой почтальон, чьи серо-голубые глаза и светлые усы являли нам типичного представителя нордической расы. Пришедший осмотрел номер и увидел медсестру.

— Что вы здесь делаете? Кто эти люди? — спросил он с явственной резкостью берлинского диалекта.

— Молодой человек, что вам здесь надо? — строго спросил Исаев.

— На чём вы приехали сюда? — спросил я, думая об увиденном на улице.