Олег Северюхин - Чекистские фантазии

Яркий свет больно резанул по глазам. Откуда солнечный свет? Ведь была ночь, я был ослеплен ярким светом фар. Было лобовое столкновение. Где я? То, что не на улице, это точно. Ну, конечно, я в больнице. Судя по тому, что у меня ничего не болит, я совершенно не пострадал. Да, да. Если у человека после сорока лет ничего не болит, значит — он умер. Так, если есть чувство юмора, то человек не умер и слухи о его смерти были сильно преувеличенными.

Осторожно приоткрыв глаза, я увидел перед собой ярко-белое пятно, которое стало потихоньку принимать ясные очертания, как будто мои глаза-объективы автоматически стали наводиться на резкость. Так и есть, больница. Передо мной стояла крепко сбитая дама в ослепительно белом халате и с белоснежной улыбкой. Возможно, что ее зубы чистили две «подружки-подушки», признающие только радикальные коктейли из тропических фруктов.

— Доброе утро, — пропел приятный женский голос. — Просыпайтесь. Сейчас придет профессор и осмотрит вас, больной.

Я попытался открыть рот, но у меня ничего не получилось. Язык не шевелился, и челюсти не открывались. В рот была вставлена какая-то трубка и мои руки не послушны моему желанию почесать правый висок и выдернуть эту трубку.

— Хочется пошевелиться и хочется что-то сказать? — снова спросил женский голос. — А вы попробуйте напрячь свои мышцы и пошевелить руками, ногами, губами, шире открыть глаза. Это для вас очень полезно. Датчики показывают, что у вас уже начинается мышечная деятельность. Если хотите помочиться, то не препятствуйте этому желанию, у вас пока стоит катетер и мочеприемник. Не волнуйтесь, все будет хорошо, работоспособность мышц будет восстанавливаться очень быстро.

Дверь быстро распахнулась. Я это почувствовал по дуновению воздуха, дошедшего до меня. Мужчина средних лет с бородкой клинышком под Ленина в белом халате сел на мою кровать, откинул одеяло и начал мять ноги. Тысячи внутренних иголок вонзились в мои мышцы и начали колоть в самые больные места, испытывая чувство удовлетворения своих садистских потребностей. От невыносимой боли у меня непроизвольно потекли слезы из глаз.

— Ага, — торжествующе сказал мужчина, — болевой синдром присутствует. Это все молочная кислота, которая прочно обосновалась в ваших мышцах. Мы ее выгоним с помощью массажа и вы будете как новенький. Мы еще восстановим силу в ваших руках, и вы перещупаете всех наших медсестер и докториц, ха-ха-ха. Так, Нина Ивановна, запишите в назначение щадящий массаж всего тела с разминанием тканей в районе суставов, особенно челюстной отдел для восстановления мимики и постепенного восстановления голосовых функций. Никаких выходных. А вам, больной, задача — помочь нам поставить вас на ноги. Успехов.

Профессор вышел, а женщина, которую назвали Ниной Ивановной, села на освободившееся место и стала поглаживать мою ногу. Боль от поглаживаний еще была, но уже не такая сильная, как от прикосновения сильных мужских рук.

— Ничего, Николай, ничего, мы вас вылечим быстро, вы даже оглянуться не успеете. Мне даже будет жаль того, что вы уйдете от нас, я так к вам привыкла, — сказала она.

Последующие дни мне показались каким-то кошмаром. Ежедневно две массажистки гладили и разминали мое тело и с усилием по миллиметрам сгибали и разгибали мои суставы. С помощью обыкновенного школьного транспортира измеряли угол сгибания суставов, и данные записывали в историю болезни.

Как было трудно открывать мой рот. Я мысленно делал упражнения по развитию лицевых мышц и у меня лишь получались некоторые судороги, искривляя мое лицо. Постепенно я начал шевелить пальцами ног, рук, чуть-чуть сгибать руки и ноги. Подвижность возвращалась ко мне.

Примерно такое уже было у меня в детстве, когда я сломал ногу и в течение двух месяцев лежал в гипсе. После снятия гипса мне также возвращали подвижность ноги.

Когда я начал открывать и закрывать рот, Нина Ивановна принесла мне в мензурке какое-то лекарство. До этого я не пил никаких микстур и не принимал никаких таблеток. Я даже не ел, и мне не хотелось есть.

— Так, давайте выпьем вот эту микстурку. Она не совсем приятная на вкус, но от нее вы почувствуете облегчение, и это будет способствовать вашему выздоровлению.

Нина Ивановна приподняла мою голову и влила жидкость мне в рот. Что-то крепкое и терпкое обожгло мне полость рта и покатилось по пищеводу вниз, как бы прожигая себе дорогу. Я уже пил подобное лекарство, но что же это такое? Мой мозг лихорадочно искал аналоги и каждый раз отметал назойливо лезущий вариант — коньяк, коньяк, коньяк. Какой коньяк, когда я нахожусь в больнице? Я почувствовал, что мой язык шевелится намного лучше, чем обычно, и я высунул его изо рта, как бы показывая, что хочу еще.

— Я так и знала, что вам это понравится, — сказала Нина Ивановна и налила еще мензурку.

Вторая мензурка граммов тридцати пошла еще лучше, и я вдруг почувствовал такой зверский голод, как будто я не ел несколько дней. Я начал делать жевательные движения челюстями и Нина Ивановна поднесла мне стакан с толстой соломинкой, предупредив, что это теплый мясной бульон. Выпив стакан, я почувствовал себя так хорошо, что незаметно уснул.

Мое выздоровление под руководством Нины Ивановны пошло быстро. Я ходил по большой палате, бегал по движущейся дорожке, отжимался на брусьях, с аппетитом поедал жареную курятину и был влюблен в Нину Ивановну.

Однажды ночью во время ее дежурства, когда она заглянула в мою палату, я взял ее руку, потянул к себе и крепко поцеловал. Моя рука проникла под ее халат и начала ласкать упругую грудь. Податливое тело приникло ко мне, и мы вместе упали на кровать. Неистовству страсти не было конца. Она кончила, вероятно, раз двадцать, пока я не решил, что пора кончать и мне.

Совершенно не было причин волноваться о том, что нас могут «застукать»: дверь в мою палату закрывалась автоматически, а ключ был только у Нины Ивановны.

Лежа на боку и ласково глядя на меня, она сказала:

— Поверить не могу, чтобы мужчина в семьдесят лет давал фору молодым тридцатилетним жеребцам.

— Как семьдесят лет? Какой сейчас год? Сколько я здесь пробыл? — моему удивлению не было предела.

— Сегодня утро две тысячи двадцатого года и ты здесь пробыл тринадцать лет, — сказала докторша. — Травма головы совершенно пустячная, всего-навсего сотрясение мозга, но почему-то наступила кома. Когда тебя привезли, мне было семнадцать лет, и к студенческой стипендии я подрабатывала нянечкой в клинике. Практически все тринадцать лет я нахожусь рядом. Окончила институт, аспирантуру, написала диссертацию, защитилась и все на твоем случае.

— Замужем? — спросил я.