Евгений Нестеренко - Тень ведьмы

Масляная лампа коптила уже давно, но клерики этого не замечали. Они сидели в небольшой комнате и пили вино. Позабыв про все посты и ограничения. Они пили долго и жадно, словно стараясь загасить какой-то огонь, горевший внутри. Пили, не пьянея и чем больше, тем жаднее. С Охотником они поругались и расстались с ним возле Горного.

Иоанн откупорил очередную бутылку.

— Выпьем за наш провал!

— Почему провал? — не согласился Петр. — Нет, мы все сделали правильно. Кроме одного: не надо было так сразу на графиню с обвинениями накидываться.

— Ну, теперь ничего не изменишь. Будем надеяться, что его преосвященство об этом не узнает…

— Если даже он и не узнает, все равно нам взбучки от отца Люцера не миновать, — предупредил Лука. — Потому как поездка наша принесла не больше пользы, чем в прошлый раз.

— Зато не погиб никто.

— Нашей заслуги здесь нет.

Петр задумчиво катал по столу хлебный шарик.

— Как бы то ни было, все уже позади, — ободряюще сказал Иоанн, разливая вино по стаканам. — Вернемся в Резиденцию, займемся привычными делами. Молодежь станем готовить.

— Да, Иоанн, ты прав. Работы по горло. Нам надо как можно скорее вернуться в Столицу.

— Но не раньше, чем мы разделаемся с этим добром! — Иоанн указал на стройный ряд винных бутылок. — Давненько я не пивал такого вина. Лука усмехнулся.

— Сказать точнее, ты вообще давненько не пивал.

— А ты откуда знаешь? Следил за мной, что ли? Я человек свободный, имею право выпить, когда мне вздумается.

— Так уж и свободный… Ты все-таки монах.

— Нет, Петр, я не монах. Вот ты — монах. И он тоже, — Иоанн указал на Луку.

Петр не нашелся, что ответить.

— Если не монах, то кто же ты? — поинтересовался Лука.

Иоанн стукнул себя кулаком в грудь.

— Я — меч Бога. Я орудие справедливости. По крайней мере, стараюсь им быть.

— Чьей справедливости? Уж не небесной ли?

— Нет, не небесной. Небесам справедливость не нужна, там все благополучно. Справедливость нужна здесь, на земле. Но не всем. Она нужна слабым. Ведь справедливость — это вообще оружие слабых. Они придумали себе его сами. Сильным в справедливости нет надобности.

Иоанн опустошил стакан и наполнил его вновь.

— Если на то пошло, то мы как раз служим сильным, — заметил Петр.

Иоанн отрицательно покачал головой.

— Служим-то мы сильным. Но справедливость мы пытаемся восстановить именно для слабых. Согласен, звучит абсурдно, но так оно и есть. Просто дело вот в чем: справедливость — эта та кость, которую кидают правители народу, чтобы тот не ворчал. Кость довольно-таки маленькая и тщательно обглоданная, да собака такая голодная, что довольствуется и этим.

— Ты, Иоанн, все против власти выступаешь, — проворчал Лука. — А не надо этого делать, не надо. Поперек власти идти — что поперек ветра парус ставить. Другое дело, — добавил он более хитрым тоном, — другое дело, что при умении да осторожности парус этот можно так подставлять, чтобы было и по ветру, а все ж плыть в своем направлении.

— Да не парус ты, а задницу свою подставляешь! — презрительно бросил Иоанн. — Тебе плюй в лицо, а ты будешь спасибо говорить. Вот на таких как ты все и держится, вся эта гнилая система.

Лука нехорошо посмотрел на Иоанна, но промолчал.

— Ну вот, пожалуйста! — удовлетворенно захохотал Иоанн. — Вот вам и подтверждение! Другой бы на его месте мне за такие слова уже всю морду разворотил, а этот проглотил молча, и все.

— Перестань, Иоанн! — поморщился Петр. — Ты пьян.

— Может быть я и пьян. Скорее даже да, чем нет. Зато я говорю правду. Есть три категории людей, которые говорят правду. Это пьяные, дети и блаженные. Что у них в уме, то и на языке.

Иоанн открыл еще одну бутылку.

— Кому нужна такая правда? — зло сказал Лука, отпивая вина. — Ты, наверное, вообразил, что открываешь людям глаза? Тоже мне пророк! Такую правду знают все. И что с того? Проще кому-нибудь от этого? Да ничего подобного! Если что людям и нужно, так это мечта. Правда — это почти всегда боль. Мечта же дает человеку надежду.

— Пустую надежду, — поправил Иоанн.

— Пускай так. Но это их собственный выбор, их право.

— Не согласен я с этим, — вклинился в разговор Петр. — Что значит «собственный выбор»? Если бы человек жил в одиночестве, подобно зверю в лесу, тогда он мог бы решать все за себя сам. А мы живем в обществе. В государстве. На каждом из нас лежит ответственность за все человечество.

— Да брось ты! Кто будет думать про человечество? Разве что Бог. Пусть лучше каждый заботится о том, чтобы его интересы не ущемлялись, тогда каждый получит свое.

— Интересы у каждого разные. Хорошо, конечно, если все твои интересы ограничиваются простыми человеческими потребностями. А если у кого-то в круг интересов входит стремление украсть, убить? И он начнет стремиться «получить свое»?

Иоанн вылил в стакан остатки вина.

— Хорошо, давай подумаем. Откуда у человека возьмется желание украсть, если у него все есть?

— Человек по природе своей алчен. Дай ему все — он потребует большего. Желания его ненасытны. Ему всегда будет чего-то не хватать. Сатана будет вечно соблазнять его и склонять ко злу. Поэтому надо стремиться думать не только о себе, но и о ближних. Это единственный путь.

— Куда же заведет такой путь? К отрицанию от себя?

— Нет, такой путь приведет человечество к спасению.

— Эх, Петр, от нас самих надо нам спасаться. Но вот проблема: никто не захочет идти таким путем. Где та середина между добром и злом, где та граница между самим собой и ближним, где черта между правдой и ложью? Если бы знать! А пока что каждый устанавливает для себя эту границу сам, руководствуясь своими мерками и своими суждениями.

— Границы установил для нас Господь, — ответил Петр.

— Нет, Петр, не для нас он их установил. Для святых эти границы. Для ангелов. Был один святой человек, сын Бога, да и тот не смог в них удержаться, а куда уж нам до него!

Лука теперь пил молча, не ввязываясь в разговор.

Петр нетвердой рукой потянулся за бутылкой. Проливая на стол, наполнил стаканы. Необычные чувства одолевали его. Незыблемые до этих пор принципы и убеждения стали вдруг нетрезво шататься, будто это они, а не Петр опьянели. Возникли какие-то сомнения, неведомые доселе подозрения, появилось ощущение двойственности, что-то внутри стало колебаться, вызывая душевное смятение.

— Прочь сомненья! — сказал он заплетающимся языком. — Все сомнения от Лукавого. У нас не должно быть колебаний, потому что колеблются лишь слабые духом. Сказано: «Кто сомневается, тот будет смят, кто скучает, тот отчается».

Иоанн расслабленно засмеялся.

— Кто тебе сказал, что я сомневаюсь? Напротив, уж если кто и знает, чего хочет, так это я. Хотел бы я посмотреть на того, кто вздумает на моем пути стать…