Михаил Ахманов - Али Бабаев и сорок покойников

К Бабаеву подошел полный человек в летах с двумя спутниками помоложе, протянул руку и представился:

– Яков Абрамыч Гыргольтагин, гунбернантор. Ты Бабай? – Али Саргонович кивнул. – Холосо! Тогда будь знаком: Кукун Кац и Шлема Омрын. Они помогать тебе на выболах.

Губернатор округа, понял Бабаев, пожал Гыргольтагину руку, поздоровался с Кацем и Омрыном и спросил:

– Едем?

– Сколо-сколо. Пока ешь по обычай. Ривка поднесет.

Губернатор направился к ящикам, которые выгружали из самолета, а к Али Саргоновичу подскочила девушка Ривка с караваем и солонкой. Каравай был слегка обглодан – видно, Пегасов с Берендейским к нему уже приложились.

– Ешь, Бабай, – сказал Кукун Кац.

– Ешь, Бабай, – повторил Шлема Омрын.

Ветер посвистывал, вздымал ледяную поземку и холодил лицо. На четыре стороны света тянулись снежные поля, такие же бескрайние, как пустыни юга. Полуденное солнце стояло в зените, светило, но не грело: весна в этих краях еще не началась. Дыхание расплывалось в морозном воздухе серебристым облачком. Оркестр – три трубы и барабан – закончил с гимном и принялся наяривать «Увезу тебя я в тундру».

Бабаев отломил кусочек хлеба, обмакнул в солонку, пожевал. Девушка Ривка, Шлема и Кукун глядели на него с приятными улыбками. Круглые простодушные лица, темные волосы, полные губы, высокие скулы… Глаза, однако, светились затаенной хитрецой, волосы слегка вились, и в чертах проглядывало нечто южное, столь же не свойственное самоедскому племени, как имя Шлема или фамилия Кац. Может быть, кого-то это удивило бы, но только не Бабаева – генеалогию талды-кейнаров он изучил от альфы до омеги.

К семидесятым годам прошлого века этот народ незаметно вымирал. Талды-кейнары не могли пережить заботу партии и правительства: колхозы и охотничьи хозяйства, деревянные дома и огороды, библиотеки с собраниями классиков марксизма и остальные затеи, которым полагалось вырвать их из тьмы невежества. Они доверяли шаманам, а им говорили, что религия – это опиум; они привыкли кочевать, а их сгоняли в поселки и заставляли сеять картошку в вечной мерзлоте; им спускали план по оленьему мясу и песцовым шкуркам, но песцов и оленей уже не было: одних перебили, других доели. Правда, оставался главный двигатель прогресса – спирт; потребность в нем не иссякала, словно люди в тундре размножались быстрее кроликов.

Почти на том же меридиане, где догнивали талды-кейнары, только южнее на две с половиной тысячи километров, располагался заповедник под именем Биробиджан. Думало советское правительство, куда бы загнать евреев, чтобы в столицах не мелькали, думало и придумало: на границу с Китаем, в уссурийскую тайгу. Однако евреи, со свойственным им коварством, там не задержались, а расползлись по ближним городам, Хабаровску, Владивостоку, Благовещенску. В тех краях платили прибавку за дальность, но были места еще соблазнительней, с полярным коэффициентом. И потянулось еврейское племя от китайских рубежей на север, в далекую Арктику, решив: где рубль длиннее, там и страна обетованная. Не все, конечно, ехали, а самые крепкие и предприимчивые, и набралось их сотен пять. Прибыли они на берега пролива Лаптева, глядят – а там талды-кейнары, в том же примерно количестве, считая с младенцами и стариками. Все пьяные, кроме младенцев, но и те хлебный мякиш со спиртом сосут. Удивились евреи, пожалели убогих и решили частично ассимилироваться. Закупили песцов и оленей на свои полярные прибавки, сожгли дома, воздвигли чумы и ввели сухой закон. Постепенно дело наладилось. Шел год за годом, кто уезжал, кто приезжал, а в чумах уже пищали хитроглазые детишки, и скакали на оленях парни и девицы семитской внешности, но по паспорту все, как есть, талды-кейнары. Такое у евреев было свойство в СССР: хоть с чертом породнятся и станут вовсе уже не евреями.

Так ли, иначе, но свежая кровь спасла талды-кейнаров от вырождения. Их племя плодилось и размножалось, но к простодушию сынов природы добавились хитрость и гибкость, а также тонкое искусство соответствия моменту. Во времена Андропова был у них партком, в эпоху Горбачева – комитет по перестройке, а с явлением в Россию демократии они избрали губернатора. Только с думским представителем им не везло: своих такого калибра не водилось, а из Москвы им слали сущих крысюков.

Самолет разгрузили. За штабелем ящиков, где крутились парни в кухлянках, раздался характерный звон. Бабаев прислушался, склонив голову к плечу, потом спросил:

– Бьют?

– Бьют, – подтвердил Шлема Омрын. – Бутылка нам не надо. Нам надо компутел.

– Выбрать меня, будет компутер, – проворчал Али Саргонович.

– Ты, Бабай, еще не агитируй. Рано! – посоветовал Кукун Кац. – Приедем в Талды-Кейнарск, тогда агитируй. Тогда всему народу скажешь. Речь будешь говорить?

– Эсли нада, – отозвался Бабаев. – Мой не мастер болтат. Из речей, уртак, шубы не сошьешь.

– Мудлое слово! – восхитился Шлема Омрын. – А сам ты, Бабай, из каковских? На русского влоде не похож.

– Мой из татар, – сказал Бабаев, немного подумав. Потом спросил: – Ехать нэ пора? Далэко до Талды-Кейнарска?

– Девяносто километлов, – ответил Шлема и прищурился на солнце. – Засветло будем, птицей долетим. – Он сдвинул шапку на лоб и почесал в затылке. – Значит, ты из татал, Бабай… А еще мы слышали, что ты полковник. Велно?

– Палковник в отставке, – уточнил Али Саргонович.

– Палтийный?

– Теперь нэт. Теперь мой вольный стрэлок.

– Это холосо. Бизнусман?

– Вроде как, – молвил Али Саргонович и сам удивился – вырвались эти слова на чистом русском языке, без всякого акцента. Вот и польза от книжек Шарлоттки, подумалось ему.

Шлема с Кукуном продолжали свой деликатный допрос.

– Значит, бизнусман… А чем толгуешь?

– Шнурками для ботинок, – объяснил Бабаев.

– Выгодно?

– Очэн. Шнурки всем нужны. – Тут Бабаев усмехнулся, хлопнул Кукуна по спине, подтолкнул Шлему локтем и буркнул: – Раскалоть меня хатите, парни? Нэ выйдет! Мой… я… как эта на русски?… притертый калач! А вы кто? Вы ярманд [13]! Вот и памагайте! А про сэба я народу скажу.

Они неторопливо шагали к краю взлетно-посадочного поля – туда, где толпился народ в кухлянках и мохнатых шапках и слышался собачий визг. Снежок хрустел под ногами, ветер с Ледовитого океана пощипывал лицо. Где-то за спиной Бабаева разорялся Берендейский – жаль ему было бутылок со спиртным. Кричал он что-то такое про дикость и бескультурье, а Пегасов ему поддакивал. Менеджеры и пиарщики старались успокоить хозяина, толковали про имидж и партийный долг.

– Кансервы тоже на помойку? – поинтересовался Бабаев.

– Нет, консервы берем, – сказал Кукун. – На бычка в томате нерпу хорошо ловить, а завтрак туриста песец кушает. Скушает и сразу дохнет, а шкурка целый.