Александр Николаев - Красная рука

— Что с вами случилось?

— Со мной ничего пока не случилось, но у меня есть предчувствие, что скоро может случиться.

— Извините, — устало сказал Саммерс, — мы полицейские, и работаем с фактами, а не с предчувствиями. Если у вас появятся какие-либо факты, обратитесь ко мне, или к моему помощнику, сержанту Хаппелу.

Саммерс дал поручения полицейским, оставшимся проводить расследование, и уехал.

Последующие дни были связаны с организацией похорон Абрахамсона. Вся эта неприятная суета легла на плечи Макгрегори. На следующий после похорон день он зашел к Галлахеру. Его внешний вид насторожил Джейка: бледное лицо, растрепанные волосы, потухшие глаза.

— Гарри, вы в порядке?

— Знаешь, Джейк, последние события доконали меня. Смерть наших товарищей невосполнимая потеря для меня, да и для компании тоже. Особенно сильно на меня повлияла нелепая смерть Абрахамсона. Представляешь, он сидел накануне в этом же кресле, где сейчас сидишь ты. Все было замечательно, я ему предложил пойти в кратковременный отпуск. Договорились встретиться на следующий день, обсудить сроки его отпуска. И вдруг Чарльз выпал из окна, и полиция ничего не нашла. У меня даже сердце начало болеть. Вспомнил Джексона и не на шутку испугался. Помнишь, у него тоже сердце постоянно болело, а потом…

— Вам надо обратиться к врачам, — посоветовал Джейк.

— Уже обратился. Вот надавали пилюль всяких, — Галлахер выдвинул ящик в своем столе, и достал две баночки с лекарствами. — Пью, а что делать? Совсем как Джексон. До чего дожил, с ума можно сойти от всего этого… Расскажи лучше, как у тебя дела? Порадуй старика. Как поживает наш суперпроект?

— До него руки не доходят.

— Понимаю.

— Если признаться, меня сейчас больше волнует состояние Уингли.

— Господи, а с ним-то что? — встревожился Галлахер.

— Затрудняюсь объяснить, — пожал плечами Джейк, — но выглядит он совсем неважно.

Смерть Абрахамсона резко ухудшила психическое состояние Герберта Уингли. Проблемы у него начались еще с похорон Джексона. Ему стало казаться, что за ним кто-то следит. Следит неустанно и со злым умыслом. И с этой поры он стал постоянно оглядываться. Уингли старался сам себя убедить, что все в порядке, что за ним никто не следит. Более того, он пытался себя убеждать, что вообще никому не нужен, но справиться с собой уже никак не мог. Несколько раз Уингли пытался обратиться к врачам, но каждый раз откладывал посещение клиники, так как просто не представлял, что он будет объяснять врачам.

Сложнее всего Герберту было в те моменты, когда он был вместе с Эвелин. Он никак не мог справиться с собой и продолжал оглядываться. Она же считала, что Герберт оглядывается на красивых женщин, и начинала ревновать. Ее это просто возмущало — как можно оглядываться на других женщин, когда она рядом?! Неужели она хуже их? У нее, что ноги не такие, или еще что-нибудь не так? Иного женский ум не мог предположить. А Уингли не сознавался в своих страхах, он очень боялся выглядеть трусом в глазах Эвелин и пытался что-нибудь по ходу придумать по ходу. Обычно он говорил: «Мне показалось, что со мной кто-то поздоровался, а я не заметил. Поэтому я обернулся, чтобы выяснить, кто это был». Эвелин не верила ему и сердилась. Герберту было ужасно стыдно, но справиться с непреодолимым желанием оглянуться и убедиться, что его никто не преследует, он уже не мог.

Если днем бедный Уингли мог хоть каким-то образом отвлечься от ощущения постоянного преследования, то ночью наступал настоящий кошмар. Он долго не мог заснуть, прислушивался к каждому шороху. Затем, стремясь оградить себя от лишних звуков, накрывал голову одеялом, оставляя только маленькое отверстие для дыхания. Так было нестерпимо жарко, но все же не так страшно. Иногда он не выдерживал и вставал с постели и, крадучись, на цыпочках, подходил к окну. Легким движением, чтобы невозможно было заметить движение штор с улицы, отодвигал край штор и тревожно вглядывался в темноту.

Ближе к утру, не выдержав тревожного напряжения, Уингли засыпал. Тяжелый сон обволакивал свинцовой тяжестью все его тело и придавливал к постели. Сон был недолгим и очень крепким, без сновидений. Когда утром раздавался звук будильника, Уингли буквально подпрыгивал на постели и озирался вокруг, не понимая, где находится.

На работу все эти дни Герберт приходил с тяжелой головой. Здесь было спокойнее, и страхи отступали. Однако стоило ему хотя бы немного успокоиться и отвлечься, как его начинал одолевать сон. Он вставал, ходил по отделу, иногда, сделав вид, что направляется по важным делам, выходил в холл. Походив некоторое время по административному корпусу, возвращался в отдел и снова начинал бороться со сном. Иногда засыпал, сидя за своим столом. Проспав в таком положении какое-то время, просыпался и старался сделать вид, что вовсе не спал, а только глубоко задумался. Подобным образом он маялся весь день, а к ночи страх вновь охватывал все его существо.

Сразу после похорон Джексона с ним стали случаться нервные припадки. Начинались они с внезапных вздрагиваний, настолько сильных, что были заметны всем окружающим. Затем все его тело сковывали судороги, причем, наиболее сильно ощущаемые в кистях и пальцах рук. Пальцы рук плохо слушались, особенно трудно было их сжимать в кулак. Правда, судороги эти продолжались недолго, однако сопровождались сильным ознобом, в независимости от окружающей температуры, и ощущением нехватки воздуха. Во время подобных приступов Уингли всегда вспоминал о врачах, и давал себе обещание, что обязательно обратится к ним после наступления облегчения его мучений. Но, как только подобные приступы прекращались, так он забывал о, данных самому себе обещаниях, и старался любым образом изгнать все воспоминания о покойниках из своей памяти.

Если до смерти Абрахамсона, Уингли постоянно оглядывался, то после его похорон он начал вздрагивать при каждом резком звуке, при внезапном появлении людей, машин. Он постоянно стал ожидать нападения…

Ночи превратились для Уингли в настоящую пытку. Он с тревогой всматривался в темноту, боясь подниматься из постели. Сердце в такие моменты совсем замирало, а потом начинало так сильно колотиться, словно стремилось выпрыгнуть через горло в рот.

Утром Герберт боялся выходить на улицу. Он долго прислушивался, приложив ухо к двери, чутко улавливая каждый звук. Затем немножко приоткрывал дверь, и придирчиво рассматривал каждое окружающее деревце, каждый кустик. Открывал дверь еще больше, и напряженно всматривался в автомобили, расположенные около его дома. Больше все он боялся больших внедорожников: в силу необъяснимых причин, Уингли уверовал, что все водители таких автомобилей непременно злодеи. Убедившись, что ему ничего не угрожает, Герберт выходил и, постоянно оглядываясь (как бы не нанесли удар сзади), закрывал дверь, а затем быстрым шагом направлялся к своему автомобилю. На большом расстоянии от него Уингли нажимал на кнопки пульта дистанционного управления и отключал охранную систему автомобиля. Он делал это специально, так как опасался, что автомобиль заминирован и взорвется по сигналу при отключении охранной системы. Однако взрыва не происходило, и он быстро забирался в машину, захлопывал дверцу и долго сидел оглядываясь. Теперь ему предстояло самое страшное — заводить мотор. Герберт вставлял ключ в замок зажигания, закрывал глаза и, простившись с жизнью, запускал мотор. Но автомобиль послушно заводился, и ничего ужасного не происходило. Уингли долго приходил в себя и затем осторожно трогался в путь.