Людмила Милевская - Восход Черной луны

— Я… Ирина… Я… — услышала она его взволнованный голос. — Малая, славная, прекрасная, волшебная… — торопливо шептал он, покрывая поцелуями ее шею, плечи, груди… — Не бойся, я не трону тебя, ты мне снилась, или не снилась, нет, это было словно наяву, я не обижу тебя, я не могу без тебя, это правда, я знаю, ты боишься меня и не хочешь…

— Хочу, — испугавшись своих слов, прервала Андрея Ирина и с удивлением повторила: — Хочу… хочу…

Они лежали на траве, смотрели в небо и слушали журчание воды. Родник бил весело, жизнеутверждающе. Ирина уже не стеснялась своей наготы.

«Что происходит? Неужели это я лежу с жутким, страшным человеком, грабителем и убийцей? — без всякого возмущения думала она. — Хотя убийцей оказалась и я. Я тоже убила, пусть преступника, но все же человека. Да к тому же из-за моей глупости погибли ни в чем не повинные люди, — она вспомнила полный ненависти взгляд раненого мужчины и вздохнула, — Впрочем, они уже были обречены».

Андрей приподнялся, и мускулы заиграли на его красивом, покрытом множеством шрамов теле. Ирина потрогала один из этого множества и спросила:

— Это что?

— Афганистан, — равнодушно ответил он и тут же вдохновенно заговорил:

— Родная, не бросай меня, я гибну, я конченный человек, только ты можешь спасти меня, родная, я не хочу жить!

Он посмотрел на нее долгим, полным мучения взглядом, и ей стало жалко его, жалко нестерпимо, как бывает жалко больное, страдающее животное, просящее о помощи одними глазами.

— Ну что ты, ты же сильный, ты же умный, ты же хороший, — залепетала она, сама поражаясь своим словам и внутренне протестуя, — ты все можешь изменить, ты будешь счастлив, ты заслуживаешь этого, ты нежный сын, ты смелый воин, ты…

Ирина долго еще говорила что-то бессвязное, утешая Андрея, говорила, говорила, пока не почувствовала, что чудовищное напряжение, разрывающее его душу, начинает ослабевать. Успокоившись, он посмотрел на нее и неожиданно спросил:

— Скажи, ведь это была ты?! Ты?!

— Да, да, да! Это была я! И не спрашивай, как все случилось. Я и сама не знаю…

Андрей грустно улыбнулся.

— Я знал, что это была ты. Даже если бы ты сейчас не призналась, ничего бы не изменилось. Я знал! Я точно знал!

Он обнял Ирину, запутался в ее волосах, и целовал, целовал… Целовал ее шею, ее плечи, ее руки, груди…

— Я не хочу больше расставаться с тобой, я слишком долго искал тебя, я не вынесу разлуки, мне без тебя не жить…

— Мне тоже… тоже… — вторила Ирина.

Вторила против своей воли, против желания. Она ничего не могла поделать с внезапно охватившей ее нежностью, ах нет, не только нежностью, любовью.

— Это какое-то наваждение, — сказал он, продолжая ее целовать, — колдовство какое-то, волшебство…

— Да, именно колдовство, именно волшебство, — тихо произнесла она, нащупывая на груди медальон, надетый Ляной.

Она недоумевала, почему Андрей не обращает внимания на этот роковой медальон, будто бы и не узнает его.

— Вот, посмотри…

Ирина отстранилась от Андрея, сняла медальон и протянула поблескивающее на солнце украшение. Он взял его, рассеянно покрутил в руках. Ирина видела, что мысли Андрея далеки от этого кусочка диковинного металла.

— Как? Разве ты не узнаешь его? — изумилась Ирина.

— Кажется, я где-то видел уже такой же, — неуверенно сказал Андрей.

— Странно… ты забыл… Это было давно… Ты еще учился в школе… Постарайся вспомнить… Ты хотел сделать матери подарок…

— Я никогда не делал матери подарков, тем более в школе. Что я, девчонка?

— Как? И ты не ходил к соседу ювелиру? Неужели ты забыл?

— Да нет же, ты что-то путаешь. У меня прекрасная память. Не было среди моих соседей ювелиров. Это точно, можешь не сомневаться, — уверенно ответил Арсеньев.

Что-то надломилось внутри Ирины. Боль! Невыносимая боль заполнила ее душу. Она поняла, догадалась о страшном одиночестве Елены Петровны — женщины, посвятившей всю жизнь единственному родному, драгоценному и такому черствому, жестокому человеку. Ирину внезапно озарило;

«Она, наверное, придумала немало сказок о сыне, о его внимании к матери, любви, заботе. Придумала и рассказывала соседям, знакомым, забывая о том, что это неправда, и уверовав уже в то, что сын действительно нежный, отзывчивый и заботливый. Боже! Как же она несчастна!» — ужаснулась Ирина.

Она вспомнила просветленную улыбку на лице Елены Петровны, когда та поведала ей историю с медальоном, с этим дурацким ювелиром, с полудрагоценным камнем…

— Боже мой, боже мой, — едва не стонала от боли Ирина.

Теперь, когда она сама была матерью, это открытие оказалось столь мучительным, что не хотелось верить в него, хотелось тут же найти опровержение страшным догадкам.

— Андрей, а ты давно писал матери? — с надеждой спросила она.

— Никогда не писал. Я вообще не люблю писать письма.

— Ну… тогда звонил?

Он удивленно посмотрел на нее.

— И не звонил никогда… А почему тебя это интересует?

— Просто так… А когда ты видел ее в последний раз?

В его глазах появилась тревога.

— А что? Ты что-то о ней знаешь? Да, почему ты решила, что я делал ей подарок? — наконец заинтересовался он. — Ты знаешь мою мать? Она жива? С ней что-то случилось? Признаться, я не видел ее лет десять…

— Нет, нет, — поспешно воскликнула Ирина. — Я ничего о ней не знаю. Просто так, фантазирую.

Она сама не понимала, отчего не призналась Арсеньеву в том, что недавно видела Елену Петровну. Какая-то странная неведомая сила удержала ее.

Андрей легонько сжал ее ладошку в своей большой, сильной руке и спросил:

— Ты обещаешь всегда быть рядом?

Ирина хотела крикнуть:

— Нет, нет! Ни в коем случае!

В груди у нее похолодело. Страх! Тошнотворный, черный, умопомрачительный страх сковал ее душу, но она улыбнулась и ответила:

— Конечно, любимый.

Андрей обрадовался, снова зарылся в ее волосах, зацеловал, заласкал… Она не возражала. Так легче было спрятать слезы.

— Я обманул тебя, но сейчас уже можно сказать правду. Здесь неподалеку, всего километров десять, есть село. Там живет мой друг, у него машина. Мы пойдем туда, прямо сейчас, а завтра уже будем гулять по Тбилиси. Я знал, я всегда знал, что когда-нибудь мы будем вместе, потому что по-другому не могло быть. Что бы мы ни делали, куда бы ни забросила нас судьба, все равно в конце концов мы будем вместе. Я знал это! Знал!

Андрей помолчал, пристально всматриваясь в глубину бездонных Ирининых глаз, и тихо, торжественно произнес:

— Ты не подумай, Ира, что я сошел с ума. И ты не думай, что сказанное мной продиктовано благодарностью за мое чудесное спасение. Нет. Здесь дело совсем в другом. То, что я скажу тебе, — неизбежность.