Анатолий Ромов - Искатель. 1990. Выпуск №3

— А если не выгонит? Я ведь дам ему десятку?

— Вряд ли он возьмет твою десятку, место дороже. Но если возьмет, попроси пустить на базу днем. Скажи, хочешь порисовать лодки и удильщиков. Если откажет, все равно приди завтра к базе. И поторчи у него на глазах с этюдником. Неплохо то же самое сделать и послезавтра, для полной гарантии. И не забудь про кепку. Не снимай ее на ночь. Хорошо?

— Хорошо. Поехали?

— Поехали... Там, у забора, желательно не говорить, объясняемся жестами.

По-прежнему не зажигая огней, Сашка тронул машину. «Девятка» поползла вдоль стены камышей. Метров через двести мы увидели забор. Машину Сашка остановил у дальнего края. Мы вышли, молча достали из багажника матрац. Так же молча его накачали. Через забор я перелез довольно легко. Спрыгнул на мягкую землю, и тут же с другого конца базы раздался собачий лай. Я застыл, повернувшись в ту сторону. Сашка сказал:

— Сейчас она заткнется...

Точно: тявкнув еще пару раз, собака замолчала. Я принял через забор надутый матрац, затем набитый вещами рюкзак и сумку. Хлопнула дверь, заработал мотор, машина уехала.

Усевшись на матрац, я развязал рюкзак. Пошарив внутри, быстро нашел термос, нащупал пакет с бутербродами. Мысленно поблагодарив Сашку, отпил прямо из горлышка сладкого чая, съел несколько бутербродов. Теперь самое главное — обмазаться детским кремом. Достал из кармана тюбик, долго втирал крем в лицо и руки.

Вытянувшись под пледом на матраце, предался размышлениям. Единственное, о чем я сейчас мечтал, — это чтобы скорей прошло действие Сашкиной мази, а остальное все так хорошо... С этой мыслью я и заснул.

Проснулся, когда вовсю светило солнце. Посмотрел на часы: уже одиннадцать. Крепко же я спал... Осторожно потрогал щеки, шею, лоб. Кожа на лице шелушилась, а на подбородке отросла щетина. Жаль, нет зеркала посмотреть, каким я стал. Ладно, полюбоваться на себя еще успею.

Откинув прогретые солнцем пледы, сел на матраце. Потом натянул кроссовки, сделал зарядку. Позавтракал, выпив весь чай и доев бутерброды. Разобрал и поставил этюдник, закрепил на нем лист ватмана, достал из рюкзака кисти, краски, набор фломастеров, карандаши.

Сначала я буквально вымучивал каждую нанесенную на ватман черточку, но примерно через час, намечая контуры ближайшего куста и забора, заработал по-настоящему. От эскиза меня оторвал лишь необычный звук. Прислушавшись, я вдруг понял: рядом стоит собака. Скосил глаза. Та самая, большая, мохнатая, с загнутым вверх хвостом. В родословной были лайки, если судить по хвосту и по масти — серо-желтой с черными подпалинами.

Сашка предупредил, что отдыхающих этот пес не трогает. И все же мне стало не по себе. Сказав: «Ух, ты, псина... Привет...», — я продолжил работу. Почти тут же из кустов вышел невысокий крепкий старик, похоже, сторож. На старике была выгоревшая линялая майка-безрукавка и ношеные-переношеные джинсы.

— Доброе утро, — сказал старик.

— Доброе утро.

— Я здешний сторож, зовут меня Николай Иванович. А вы вообще кто — наш?

— Нет. — Я отложил карандаш. — Я сам по себе.

— Значит, сами по себе.

Порывшись в карманах, я достал десятку:

— Вот, возьмите.

Сторож посмотрел на десятку. На меня. Почесал затылок. Не спеша поправил шапочку.

— Д-да. — Помолчал. — Вот что, парень, десятку свою спрячь. Пригодится. Приезжай осенью, когда никого нет. А сейчас давай. Через двадцать минут приду, проверю, чтоб тебя уже не было.

Повернувшись, Николай Иванович исчез в кустах.

Выпустив из матраца воздух, я сложил вещи в рюкзак и сумку. Вышел из ворот базы и двинулся к Сашкиной даче. Пройдя минут двадцать по лесу, увидел за деревьями знакомый высокий забор. Над забором торчала черепичная крыша, был виден солярий, часть мансарды.

Открыв ключом калитку, я по выложенной плитами дорожке приблизился к коттеджу. Первое, что я сделал, войдя в дом, — прошел в ванную и не без некоторого замирания остановился перед большим зеркалом. Перевел дух: все в порядке. Лицо приняло прежний вид. Правда, на шее, подбородке и щеках остались еще легкие покраснения. Но ясно, что они скоро пройдут.

Два дня на Сашкиной даче пролетели незаметно. Стояла отличная погода; каждое утро я брал этюдник и уходил к «Рыболову Сенежья». Устраивался нарочно с той стороны, где забор заменяла железная сетка, чтобы меня видели отдыхающие и сторож.

Стоя перед этюдником в одних плавках, я писал примерно до полудня, не спеша работал акварелью. Когда жара становилась невыносимой, откладывал кисть и нырял в озеро. Плавал до изнеможения. Вода была мягкой и теплой. Возвращаясь на берег, бросался на песок, обсыхал и снова брался за кисть.

Завтракал я плотно, но часам к трем все равно ощущал страшный голод. При первых же его признаках я уходил на дачу и начинал готовить обед. Затем устраивался в плавках на веранде за столом и уничтожал еду в считанные минуты.

Мы с Сашкой приехали сюда с пятницы на субботу; Сашка обещал вернуться через два дня, то есть в воскресенье вечером. Но в воскресенье Сашка не появился, так что вечер у телевизора мне пришлось коротать одному.

В понедельник я встал рано. Пробежав несколько кругов вокруг дачи, принял душ, затем, растираясь после душа, взглянул по привычке в зеркало и облегченно вздохнул. Наконец-то... Сашка не обманул: кожа на моем лице снова была чистой. Все до одного покраснения бесследно исчезли.

Я позавтракал, а потом отправился на озеро. Расстелил покрывало, установил этюдник, посмотрел на часы, отметив, что сегодня пришел раньше обычного, в половине восьмого.

Часа два я работал в полном одиночестве, пока не услышал шум мотора. Золотистая «девятка», выкатив из-за камышей, резко затормозила около меня. Сашка подмигнул:

— Привет. Как ты здесь? Не скучаешь?

— Да нет. Видишь, тружусь.

— Что-то тихо. — Сашка оглянулся. — Где весь народ?

— Уехали. Понедельник же.

— Собака не обижала?

— Да нет. Ты прав, собака здесь вполне мирная.

— Тогда собирайся. Времени в обрез, я ведь на работе. Прихватим то, что осталось на даче, — и в Москву.

Сзади раздалось угрожающее рычание. Я оглянулся: с той стороны сетки, заливаясь лаем, прямо ко мне со всей силы кинулась уже знакомая мне собака. Отброшенный назад стальной сеткой, пес снова рванулся в мою сторону. Интересно, подумал я, что это с ним? Ведь я всего-навсего хочу убрать этюдник, свой собственный этюдник. А пес не дает... Надо вспомнить, как его зовут. Кажется, Дик. Точно. Дик.

— Дик, ты что? Это же мой этюдник! Молчать! Ну? Тебя никто не трогает. Да перестань ты! Дик!

Уговоры не действовали, Дик продолжал злобно рычать и бросаться на металлическую сеть. Я посмотрел на Сашку:

— Что с ним? Была тихая собака.

Сашка пожал плечами.