Ольга Михайлова - Бесовские времена

Альдобрандо улыбнулся. Двое других мужчин — один гладко выбритый, с волосами ниже плеч, а другой, напротив, лысый с небольшой бородой — о чем-то спорили. Они оказались, как отрекомендовал их Песте, алхимиком Джордано Мороне и астрологом Пьетро Дальбено.

— Синьор Дальбено утверждает, что всё в мире взаимосвязано, и то, что делается на небе, сходно с тем, что делается на земле, и уверяет, что умеет выслеживать эти связи. Мне эта взаимосвязь всего со всем представляется спорной. То, что некий шарлатан-астролог месяц назад во Флоренции был пойман разъярённым мужем у супруги, избит бичом и изнасилован, — этот прискорбный факт, безусловно, связан с тем, что мы сегодня имеем счастье лицезреть синьора Пьетро в Урбино. Это причина и следствие, но каким образом его оскверненная задница связана с тем, что я вчера выпил пару бокалов винца с вами и мессиром Портофино? Уверяю вас, никакой связи тут нет. Да, крик петуха предшествует рассвету, но является ли он его причиной? Лелио говорит, что каузальная детерминация есть частный случай причинности, определяемость событий их основаниями. Но откуда берутся основания? Это вопрос непростой, но думать, что я обязан радостью лицезрения синьора Дальбено — влиянию далеких звёзд? Это чересчур даже для казуальной детерминации.

Альдобрандо тем временем не сводил глаз с лица Джордано Мороне. Оно, неприятное и больное, отталкивало взгляд.

— А что вы скажете об алхимике?

Чума усмехнулся.

— Данте определил место алхимиков, как и фальшивомонетчиков, в восьмом круге ада, во рве десятом. Там Джордано и место. Целью для него является философский камень, дарующий тому, кто им обладает, абсолютную свободу и духовное освобождение. Мне трудно понять, зачем ему opus magnum? Мороне — отпетый мерзавец, абсолютно ничем не связанный — ни верой, ни честью, ни совестью. Это и есть в моем понимании абсолютная свобода и духовное освобождение. Не понимаю, чего ему ещё не хватает?

Альдобрандо скосил глаза на кривляющегося Грандони. Тот меж тем продолжал.

— У камина в платье с голубым лифом и украшениями из сапфиров — Гаэтана ди Фаттинанти, сестра сенешаля. Взглядов девица строгих и нрава сурового, возможно даже, особа приличная. Возможно.

Даноли с легкой улыбкой подумал, что шут излишне хорошо замечает не только недостатки девиц, но и покрой их платьев, и, видимо, далеко не так равнодушен к женским прелестям, как стремится показать, но не сказал ему этого. Граф заметил и то, что девица Фаттинанти весьма красива, осанка её царственна, фигура величественна, глаза опушены длинными ресницами, но лицо сурово и непреклонно. Даноли показалось, что вокруг чела девушки струится желто-золотое сияние, но понял, что это игра теней. Временами фрейлина бросала недобрый взгляд в сторону мужчин, особенно недоброжелательно оглядывая двоих — хохочущего белозубого красавца лет тридцати пяти с длинным носом и миндалевидными туманными глазами на смуглом лице, чем-то похожего на невинно убиенного Джулиано Медичи, и кареглазого мужчину лет сорока, сильно потасканного и лысеющего. Даноли спросил у шута, кто эти придворные?

Песте с готовностью представил их.

— Тот, что смеется — мессир Ладзаро Альмереджи, главный лесничий, а рядом лысоватый тип в чёрном плаще — мессир Пьетро Альбани, главный ловчий. Наш общий знакомый, мессир Портофино, зовет Ладзаро потаскуном и прохвостом, но при дворе Альмереджи слывёт галантным кавалером и душкой.

— А мессир Альбани?

— Портофино плюется, слыша его имя. Мессир Альбани, в отличие от холостяка Альмереджи, когда-то был женат. Однако, несмотря на распутство, жену он, видимо, пленить не сумел, и, застав её с любовником, убил последнего, а потом принудил изменницу в течение нескольких ночей спать рядом с окровавленным, зловонным мертвым телом в подвале, где несчастная задохнулась от запаха разложения. Пять же лет назад мессир Альбани погубил весьма достойную даму, в которую влюбился. Она решительно отвергала его домогательства, он пообещал обесчестить её, и как настоящий мужчина — слово сдержал. Пьетро всюду похвалялся мнимой победой, распространялся перед приятелями об интимных достоинствах дамы. Однажды поздно вечером заявился в спальню к этой особе, закутавшись в плащ, дворецкий подстерег кавалера и доложил мужу, который принялся искать любовника и, не найдя его, надавал пощечин жене, а после, подстрекаемый тем же дворецким, схватил кинжал да и прикончил несчастную. Пьетро назвал это «bella vendetta». Этим дело не ограничилось. Около года тому назад мессир Пьетро совратил юную фрейлину Катарину Баланти и обрюхатил её, пользуясь тем, что у девицы не было ни влиятельной родни, ни житейской опытности. Альбани при этом ославил Катарину, уверяя всех, что та дарила своей благосклонностью не только его, но даже его конюха. Это поведение изумило даже мессира Альмереджи, в придворных же кругах этот случай только упрочил славу мессира Альбани, как завзятого сердцееда. Хотя многие из тех, кто считаются покорителями дамских сердец, всего только кобеля.

После этих лаконичных слов Альдобрандо посмотрел на мессира Альбани куда внимательней.

— Господи… Если подобная мерзость изумила даже мессира Альмереджи… то что же представляет собой он сам?

— Я же сказал — галантный кавалер и душка. Что до его изумления — оно просто въявь тогда проступило, а я-то думал — Ладзарино ничем не удивишь. Кстати, последний подвиг Альбани возмутил и дона Франческо Марию, он пригрозил Пьетро, что при повторении подобного тот лишится должности. Кое-что добавил и д'Альвелла. Это умерило пыл мессира Альбани. Впрочем, говорят, его пыл уже иссякает и сам по себе, хотя сам Пьетро уверяет в обратном.

— Бог мой, а это кто? — Даноли заметил в толпе тощего человечка с лисьей физиономией.

— Главный дворецкий Густаво Бальди. Тоже вдовец, но не рогоносец. Сам он провинциал и, приехав в Урбино, целый год преследовал своей любовью одну девицу. Она же не любила его, но доктора сулили ему смерть от множества хворей не далее чем через год. Девица была небогата, понадеялась вскорости похоронить супруга и наследовать его добро, поскольку он получил наследство и жил на широкую ногу. Однако супруга жестоко обманулась: Густаво по сию пору наслаждается жизнью, она же давно умерла от чахотки. Говорили, будто шельмец лишь притворялся болезненным и чахлым, дабы привлечь девицу надеждою на скорое наследство.

В зал вошли ещё три женщины: блондинка лет тридцати с глуповатой улыбкой, молодая женщина тех же лет с лицом красивым, но утомленным и измученным, и особа лет шестидесяти, чей нос с заметной горбинкой придавал лицу властное и несколько плотоядное выражение. Она беседовала со стройным пятидесятилетним человеком, и, авторитетно подняв палец вверх, втолковывала ему, что от чирьев больному лучше всего предложить несколько стаканов крепкого напара корневищ пырея, а смесь из листьев крапивы, одуванчика и терновника — это мертвому припарка. Мужчина вежливо спорил, утверждая, что последнее тоже дает неплохие результаты. «От геморроя, а не от чирьев», насмешливо уточнила женщина.