Вячеслав Бакулин - Призраки и пулеметы (сборник)

Скорее, их души взлетели на небеса, вслед за дирижаблями в изрезанном молниями небе.

Гильермо поднял новую фотографию к глазам и долго разглядывал.

Потом сполз по стене и уселся прямо на пол, уронив карточку лицом вниз.

– Я слишком соскучился по вам, – прошептал он. – По нам. И забыл – какие мы с открытым лицом на самом деле. Я перепутал.

Лицо девушки было как будто собрано из осколков. Аккуратный шов на подбородке – искусно прилаженная нижняя челюсть. Трещины на щеках, глубокие борозды на лбу – ровно три горизонтальные полосы, темно-синие. Товарный знак завода «Трес».

Если внимательно приглядеться к прическе, то видны отдельные пучки волос, приклеенные к блестящему пластику.

Нарисованные брови. И белая, беззубая челюсть, прячущаяся внутри улыбки.

– Ты… – беззвучно проговорил Гильермо. – Ты же кукла.

Он так и заснул, скорчившись, на полу. А наутро поднялся и долго стоял, покачиваясь с пяток на носки. Потом вышел из комнаты, где жило прошлое, громко хлопнув дверью. С потолка посыпалась бетонная крошка.

– В девять утра. В парке.

…Мелькнуло – белый разрыв в воздухе, высоко, цепеллин покачнулся, но продолжал плыть… В него уперся луч прожектора, застрекотал пулемет – Гильермо видел, как бьется на земле злой огонек. С дирижабля вдруг сорвалось нечто маленькое, темное… мешок с песком? Гильермо почему-то вспомнил, что в кабину аэростата кладут мешки с песком, чтобы сбрасывать их и подниматься выше… Но тут?

Маленькое и черное падало.

Пологая траектория. В следующее мгновение маленькое и черное достигло земли.

Взрыв.

Вспышка ослепила Гильермо на несколько секунд, он зажмурился, чтобы не видеть мечущихся фигурок… отблесков взрыва…

…

Она не пришла.

Гильермо сел, прислонился спиной к обгорелому стволу. Удобно, неудобно – какая разница? Механическое ощущение собственного тела. Он поднял голову – на окуляры медленно падали хлопья сажи, в следующую секунду порыв ветра – и хлопья закружились в траурном танце.

Черная обгорелая осень.

Все тело как затекшая конечность. А есть ли во мне еще живые части? Гильермо закашлялся, уронил голову на грудь.

Когда-то здесь падали желтые листья. Стоит закрыть глаза – он закрыл глаза, увидишь – он увидел: листья лежат плотным слоем, еще видишь? – еще вижу. Желтые и красные. Он моргнул. Порыв ветра, и листья осыпаются. Понимаешь? Пони… нет, не понимаю.

Зачем?

Все дело в маске. Он поднял руку, нащупал защелку. Металл холодил пальцы. Нажать и… нет, не так. Я хочу видеть.

Он поднялся, помогая себе руками. Между черных стволов поднимался зеленый, клубами, дым. Цеппелины все-таки сбросили бомбы, подумал Гильермо. Зеленый дым плыл, с виду безобидный и даже радостный. Вдруг Гильермо увидел, как сквозь дым медленно идет знакомая фигура…

Гильермо ждал. Высокий старик в пенсне неторопливо брел по парку, держа зонт на плече. «Так я и знал», – подумал Гильермо. Не настоящий. Старик – механическая игрушка.

Старик шел. Гильермо видел его аккуратный костюм, кремовый галстук и беззащитное лицо с бородкой. Ни маски. Ни респиратора.

Коричневый зонт вдруг вырвался из руки старика, ветер подхватил его и понес – кувыркаясь, зонтик влетел в крону и застрял. Ветер трепал его, с обнажившихся спиц слезала ткань. Дыра в зонтике становилась все шире.

Гильермо перевел взгляд на старика. Не может быть! Клуб бледно-зеленого дыма медленно разворачивался в воздухе над лежащим телом. В следующее мгновение Гильермо понял, что бежит – усилием воли переставляя неподатливые столбы ног. Быстрее, быстрее.

Старик умер. В блестящих открытых глазах застыл некто в черной маске.

– Да это же я, – понял Гильермо. Дрожащими пальцами стянул резину с головы, провел ладонью по лбу и снова уставился в блестящие глаза старика. Там отражалось бесчувственное кукольное лицо с покосившимся провалом рта и серыми глазами навыкате. Гильермо сел на землю и расхохотался.

Механический бог с площади яростно смотрел в небо, откуда проклятые «киты» стреляли в армию его послушных игрушек. Те души, что он не успел украсть, вели цеппелины за горизонт, чтобы назавтра вернуться с новым огнем.

Старик, обернувшись, долго глядел на Гильермо.

Но когда ветер швырнул в него горсть обгорелых листьев, дрогнул и полетел вослед своим, прочь из железного города-клетки.

Оно снова говорило с ним, проникая в самые отдаленные уголки сознания заманчивым шепотом, едва уловимым в шорохе набегающих волн, полоскавших прибрежную гальку. Бескрайнее, завораживающее. Таящее в себе множество неизведанных тайн и несовершенных открытий, неизученных существ и закопанных кладов, которые он обязательно отыщет и небрежной рукой скучающего, заигравшегося властелина рассыплет к своим ногам, ибо ему больше не с кем было делиться. Нет больше государства или державы, способной диктовать ему свою волю, как нет и его собственного престола. Никто больше не способен его укротить. Он сам – Никто. Да, именно так он назовет себя, спустившись в бескрайние пучины морей на веки вечные.

Море.

Теперь это его дом. Его царство. Безмятежная колыбель всего сущего, переливающаяся мириадами всевозможных цветовых градаций, искорок и оттенков. Так близко – и так невообразимо далеко. Последнее пристанище для изгоя.

Сутулившемуся под пледом человеку снова снились жена и дети. Лицо с большими, глубокими глазами цвета морской бирюзы. Улыбчивые лица ребятишек, мягкие родные руки, дом. Спутанные, сбивчивые вспышки воспоминаний, налетающие друг на друга урывками в воспаленном, уставшем от невзгод и лишений мозгу. Счастье, дружба, семья… Все это осталось в прошлом после поражения восстания сипаев и возвращения владычества Британии, превратившись в навязчивый кошмар, от которого в мире живых не находилось спасения. Мире, в котором ему больше не для кого было существовать, который отвернулся от него, опрокинув на колени под разъяренные крики опьяненных властью захватчиков, брызгая в лицо горячей кровью любимых людей. Человек вздрогнул и несколько раз моргнул, сбивчиво фокусируя взгляд на волнующихся в нескольких метрах за бортом водах Тихого океана. Вновь накатившие воспоминания, поражавшие четкой реальной картинкой, неосязаемо скрали переход организма из бодрствования в состояние сна. Сколько он так уже сидит? Человек плотнее закутался в накидку, выданную одним из миссионеров, и оглядел палубу покачивающегося на волнах суденышка.

Дети – душ десять – пятнадцать – вповалку лежали на досках, разметав руки и ноги, – кого где настиг сон, инстинктивно прижимаясь друг другу в попытке сохранить остатки тепла. Съежившиеся и безжизненные, словно изломанные куклы, с которыми капризным хозяевам надоело играть. Горстка спасенных с материка от ужасных последствий цунами на Шри-Ланке. Грязные, изможденные лица отпрысков человеческих существ, облаченных в убогие костюмчики, несущих на себе отпечаток лишений и преждевременной старости, копоти от чадящей паровой трубы, к которой примешивалась разъедавшая кожу едкая морская соль, повинных лишь в безрассудности родителей, решившихся произвести их на свет. Щенки, которых рано или поздно все равно засунут в мешок и понесут на заклание. Изредка кто-то посапывал, у кого-то был беззащитно приоткрыт рот. Кто-то тихонько звал маму. Человек поежился, ощутив, как на скулах свело судорогой желваки. На задворках сознания вновь засмеялись призраки его собственных детей. Но он сразу же мысленно одернул себя.