Боб Шоу - Ночная прогулка. В двух лицах... Путешествие в эпицентр. Свет былого

В одном из интервью Б. Стругацкий сказал: «Мне лично нравится, чтобы роман был:

а) написан о реальной жизни и вполне достоверен;

б) чтобы этот реальный мир был слегка искажен фантастическим допущением.

Мне нравится сам прием».

Творчество Боба Шоу как нельзя лучше соответствует этому определению. Приемом «одного фантастического допущения» он владеет виртуозно, реализуя его в самых разных жанрах — психологического триллера, детектива, приключенческого романа и романа любовного. Случаются и неудачи — чаще всего тогда, когда Шоу изменяет себе и начинает… фантазировать.

«Я пишу фантастику, — говорил он, — для тех, кто читает не только ее и поэтому стараюсь не злоупотреблять специфическим жаргоном, не нагромождать выдумку на выдумку — стараюсь сделать любую фантастическую идею понятной и привычной. Но главное — человек. Космос прекрасен, но только тогда, когда там, среди звезд и галактик, есть кто-то, способный им восхищаться».

Он не «звезда» и не «основоположник». В своем творчестве он не раздвигает границы жанра, не исследует неосвоенные территории. Он — в хорошем смысле слова — традиционен.

Но эта традиционность в последнее время становится все более и более популярной у читателей. Наверное, дело в том, что такая форма оказалась наиболее продуктивной, позволяя воплощать самые разные идеи и замыслы.

В своих романах Б. Шоу строго придерживается принципа увязки фантастического с реальным: каждый фантастический элемент тщательно «встраивается» в реальность, окружается реальными героями, вписывается в их отношения. Это придает достоверность самому причудливому вымыслу, заставляет поверить в него и приковывает внимание читателя к тексту.

И еще, в отличие от большинства авторов, работающих в том же жанре, Шоу никогда не грешит против хорошего вкуса, не оскорбляет здравый смысл читателя.

Многие зарубежные критики, писавшие о творчестве Боба Шоу, отмечали, что его книги доставляют читателю удовольствие, их интересно читать. Ведь можно углубиться в философские дебри, исследовать глобальные общечеловеческие проблемы, блистать эрудицией — но если книга читателя не заинтересует, все это пропадет втуне. А книги Шоу непрочитанными не остаются. Наверное, потому что это самая настоящая художественная литература.

Зимняя ночь, холодная и ветреная, накрыла Нью-Виттенбург, тяжело придавила к земле промерзшие улицы, покрыла неровными полосами инея бетонную пустыню космопорта.

Опершись о подоконник, Теллон выглянул из окна своего гостиничного номера. Чем же заполнить долгие ночные часы? Он стал думать о Земле, летящей за восемьюдесятью тысячами ворот, но тоска не проходила. Несколько часов он продремал на скомканной неразобранной постели, и за это время мир, казалось, вымер. Отель словно обезлюдел.

Он закурил сигарету; легкая струйка дыма побежала по оконному стеклу. На внутренней поверхности стекла появились маленькие кружочки — пар сконденсировался напротив капелек, покрывавших окно снаружи. «Придут за мной или нет?» Этот вопрос мучил его уже неделю с той непредвиденной встречи.

В нормальных условиях у него были бы неплохие шансы на успех, но на сей раз Теллону многое не нравилось. Он глубоко затянулся едким дымом; сигарета слегка затрещала. То, что у Мак-Налти как раз сейчас случился сердечный приступ, — самое форменное невезение; но это и недочет кого-то из Блока. Что же они такое делают, черт бы их побрал, — посылают человека на задание, не удостоверившись, что с его здоровьем все в порядке. После приступа Мак-Налти запаниковал и в нарушение правил связался с Теллоном, да так неуклюже, что Теллон не мог без дрожи вспоминать об этом. Он раздавил окурок каблуком и поклялся, что, когда он вернется в Блок, кое-кто заплатит за эту ошибку. Если, конечно, он вернется в Блок.

Усилием воли он заставил себя отказаться от второй сигареты. Номер, в котором он жил, за неделю, казалось, съежился. Гостиницы на Эмм-Лютере — хуже некуда. Ни уюта, ни комфорта. В номере стояла только кровать с грязной спинкой и еще кое-какая порядком обшарпанная мебель, но стоил он недешево. Струя теплого воздуха из вентиляционного отверстия уныло колыхала паутину. Стены были какого-то канцелярского зеленого цвета — цвета отчаяния.

Зашипев от охватившего его приступа брезгливости, Теллон вернулся к окну и прижался лбом к холодному стеклу. Гладя на мигающие огни чужого города, он подумал, что здешняя повышенная гравитация заметно повлияла на архитектуру башен и шпилей — лишнее напоминание, что он далеко от дома.

Восемьдесят тысяч ворот отделяют эту планету от Земли — бесчисленные миллионы световых лет; сквозь многослойный занавес созвездий нельзя даже разглядеть в небе то рассеянное звездное скопление, в котором находится Солнце. Слишком далеко. Слишком. На таких расстояниях узы верности присяге превращаются в тонюсенькие нити. Земля, потребность в новых воротах, Блок — что все это значит здесь?

Неожиданно Теллон понял, что голоден. Он включил свет и оглядел себя в единственном на весь номер Зеркале. Его прямые черные волосы слегка растрепались. Длинное, серьезное лицо — такое лицо может быть у бухгалтера или у джазмена с уклоном в теорию — уже слегка заросло щетиной, но Теллон решил, что это вряд ли привлечет внимание. При мысли о еде он по-детски обрадовался. Причесавшись и выключив свет, он распахнул дверь.

Теллон уже выходил из комнаты, когда впервые ощутил опасность. В отеле было тихо. И тут он сообразил, что за все время, пока он стоял у окна, внизу по обычно шумной улице не проехала ни одна машина.

Засопев от испуга, Теллон потер верхнюю губу тыльной стороной ладони, вернулся в комнату и приоткрыл окно. Вместе с холодным воздухом в комнату ворвался неровный гул городского транспорта; но здесь улица была совершенно пуста. «Интересно, могут они пойти на такие хлопоты?» Он задумчиво нахмурился, скривив рот, а потом понял, что, разыгрывая сомнения, сам себя обманывает. Насколько он помнил, они способны изолировать весь город, весь континент, всю свою планету Эмм-Лютер.

«И это все происходит со мной», — подумал он, но тут страх отступил, и его захлестнуло раздражение. «Почему все так старательно придерживаются правил? Почему, если кто-то из твоих соратников совершает ошибку, кто-то из твоих противников крошит тебя за это на мелкие кусочки? Вот он — Сэм Теллон — центр мироздания… Неужели нельзя сделать исключение хотя бы для него?»