Боб Шоу - Свет былого

Закрывая дверь, я обвел взглядом внутренность домика. Чистенькая комната, в которой я только что видел женщину с ребенком, была заставлена колченогой мебелью, завалена старыми газетами, рваной одеждой, грязной посудой. В комнате стояла сырая вонь, и в ней никого не было. Единственный предмет, который я узнал, была маленькая тачка — сломанная, с облупившейся краской.

Я закрыл дверь на щеколду и приказал себе забыть то, что я видел. Некоторые мужчины содержат дом в порядке и когда живут одни. Другие этого не умеют.

Лицо Селины было белым как полотно. — Я не понимаю… Не понимаю…

— Медленное стекло, но двустороннее, — сказал я мягко. — Свет проходит через него и в дом и из дома.

— Ты думаешь?..

— Не знаю. Нас это не касается. А теперь возьми себя в руки. Вон идет Хейген со стеклом. — Судорога ненависти, сжимавшая мои внутренности, вдруг исчезла.

Хейген вошел во двор, держа под мышкой прямоугольную раму, запакованную в клеенку. Я протянул ему чек, но он глядел на Селину. Он, по-видимому, сразу понял, что наши бесчувственные пальцы рылись в его душе. Селина отвела взгляд. Она стала вдруг старой и некрасивой и упрямо всматривалась в горизонт.

— Позвольте взять у вас коврик, мистер Гарленд, — сказал наконец Хейген. — Вы напрасно затруднялись.

— Ничего. Вот чек.

— Благодарю вас. — Он все еще смотрел на Селину со странным выражением мольбы. — Спасибо за покупку.

— Спасибо вам, — ответил я такой же стереотипной фразой.

Я взял тяжелую раму и повел Селину к тропе, по которой нам предстояло спуститься на шоссе. Когда мы добрались до первой смоченной дождем и скользкой ступеньки, Хейген окликнул меня:

— Мистер Гарленд!

Я неохотно оглянулся.

— Я ни в чем не виноват, — сказал он ровным голосом. — Их обоих сшиб грузовик на шоссе шесть лет назад. Шофер был пьян. Моему сыну только исполнилось семь. Я имею право сохранить что-то.

Я молча кивнул и начал спускаться по лестнице, крепко обнимая жену, радуясь ощущению ее руки у меня на плече. Перед поворотом я оглянулся и за струями дождя заметил, что Хейген, ссутулившись, сидит на изгороди там, где мы увидели его, когда вошли во двор.

Он смотрел в сторону дома, но я не мог различить, виднеется ли кто-нибудь в окне.

В день одиннадцатой годовщины свадьбы Гарроду предстояла важная встреча в Пентагоне. Чтобы успеть отдохнуть, он решил вылететь в Вашингтон накануне вечером. Эстер стала выговаривать ему за пренебрежительное отношение к гостям, приглашенным на ужин, но Гаррод был готов к возражениям и легко отговорился. Его личный самолет вылетел из Портстона в 19.00, через несколько минут перешел звуковой барьер и на высоте десяти миль начал полуторачасовой полет на восток.

Этот стремительный, словно на ракете, подъем на крейсерскую высоту никогда не оставлял Гаррода безучастным. Он подсчитал, что если кто-то, летя над аэродромом, бросит с высоты пятидесяти тысяч футов камень, то самолет Гаррода, в тот же миг поднявшись в воздух, настигнет его прежде, чем камень упадет на землю. Гаррод отстегнул ремень, кинул взгляд в иллюминатор из освидетельствованного термогарда с нулевой задержкой на залитое солнцем царство облаков далеко внизу и задумался об Эстер. Девять лет прошло с тех пор, как их роли поменялись. Из неудачливого инженера-химика, чье предприятие давно бы прогорело без денег тестя, он вдруг превратился в миллиардера, который мог купить на корню все семейство Ливингстонов. Эти годы принесли ему огромное удовлетворение практически во всех отношениях, и все же — невероятно! — Гаррод с тоской вспоминал раннюю пору супружества.

На их отношения серьезный отпечаток накладывала потребность Эстер относиться к мужу как к личной собственности, что в то время соответствовало действительности. Эта жесткая прочная связь каким-то странным образом компенсировала неспособность Гаррода испытывать подлинную любовь или ревность — то, чего требовала от него Эстер. Теперь, разумеется, она уже ничего не требовала. Казалось, глубоко захороненная неуверенность не позволяла ей устанавливать отношения на равных. Лишь чувствуя себя хозяйкой положения, располагая неоспоримым преимуществом, могла она совладать с любой неожиданностью. С тех пор, как Гаррод обрел финансовую независимость, они с Эстер словно образовали двойную звезду — были связаны друг с другом, оказывали взаимное влияние, но никогда не сходились. Гаррод подумывал о разводе, однако ни недостатки нынешнего брака, ни прелести нового не были достаточно сильны, чтобы толкнуть его к решительным действиям.

Как всегда, попытка всерьез поразмыслить о своей эмоциональной жизни — вернее, об ее отсутствии — вызвала раздражение и усталость. Гаррод открыл портфель, чтобы подготовиться к утренней встрече, и замер в нерешительности, увидев на папках яркие красные пометки:

«СЕКРЕТНО! ОТКРЫВАТЬ ТОЛЬКО В РАЗРЕШЕННЫХ УСЛОВИЯХ — ПРИ НУЛЕВОЙ ОСВЕЩЕННОСТИ ИЛИ ОСВИДЕТЕЛЬСТВОВАННОЙ НАКИДКЕ БЕЗОПАСНОСТИ ТИПА 183».

Гаррод заколебался. Его накидка, аккуратно сложенная, покоилась в надлежащем отделении портфеля, но сама мысль о необходимости закреплять на голове поддерживающий каркас с крохотной ампочкой была ему неприятна. Он оглядел салон самолета. Прикидывая. Можно ли работать открыто, и тут же спохватился — разве найти крошку-соглядатая? Медленное стекло — теперь официально именуемое «ретардит» — полностью вытеснило камеры из всех видов шпионской деятельности. Агенту внедряли в кожу микростерженек, а потом выдавленная словно угорь стеклянная пылинка показывала под увеличением все, что «видела». Кто угодно даже личный пилот Гаррода, мог воткнуть в обивку салона иголку медленного стекла, и обнаружить ее было невозможно. Гаррод закрыл портфель и решил отдохнуть.

— Я немного вздремну, Лу, — сказал он в селектор. — Разбудите меня минут за пятнадцать до посадки, хорошо?

— Да, мистер Гаррод.

Гаррод опустил спинку сиденья и закрыл глаза, вовсе не надеясь заснуть, но очнулся, лишь когда голос пилота объявил о прибытии. Он прошел в туалет и освежился, глядя в зеркало на худое и угрюмое лицо. Привычка мыть лицо и руки перед встречей с людьми родилась в детстве, воспитанная весьма своеобразными, мягко говоря, тетушкой и дядей.

Болезненная мелочная скупость дяди Люка, безусловно, оставила свой след на Гарроде, но в целом он находился под влиянием тетушки Мардж. Пожилая школьная учительница испытывала патологический страх перед грязью и микробами. Если она роняла карандаш, то больше уже до него не дотрагивалась — кто-нибудь из учеников должен был сломать его пополам и выбросить в корзину. А еще она никогда не касалась голыми руками дверных ручек. Если дверь не открывалась локтем, тетушка Мардж ждала, пока ее кто-нибудь откроет. От нее Гаррод приобрел некоторую привередливость и даже в зрелом возрасте мыл руки перед совершением туалета, чтобы избежать инфекции.