Григорий Неделько - Это все нереально! (сборник)

— Выпьем, док.

Мы чокнулись и выпили неразбавленного спирта. Док закусил органом для пересадки помидору-убийце, а я занюхал пылью.

После этого док разговорился.

— Я… не понимаю. Должна быть… причина. Так считает наука. Так считаю… я? — Слово «я» он почему-то произнёс удивлённым голосом.

Я налил ещё спирта. Мы снова чокнулись и снова выпили.

— Мне тоже так кажется, док. — Я разлил по третьей. — У всего есть причина. Не всегда мы её видим…

— Это да, это да. Или можем увидеть.

— Точно, док. Ваше здоровье.

— Угу.

Хлопнув третью, док Нац начал заваливаться набок. Я успел его подхватить и перенёс в кресло. По моей просьбе, оно нежно и ласково его обняло.

— Очень стра-нный слу… чай. Дец… Дец…

— Децербер. Но можно и просто Дец.

— Дец. Скажите… те, что вы чувству… ете?

— Да ничего такого.

— Вас это беспоко…ик?

— Не особо. Просто всё это немного непривычно.

— Зачем же вы при-шли?

— Это Вельз. Он меня заставил. Иногда он строит из себя заботливую мамочку.

— То есть вам ваше… состояние…

— Пофигу? Ну да, док. Было бы из-за чего волноваться.

Док приподнялся в кресле.

— Что вы… говорите? А позвольте задать вам ещё аадин вопрос…ик.

— Жгите, док.

— Как вы относитесь… к поли-тической ситуации в… Аду?

— Да никак.

— А что вы… можете сказать… о новых веяниях в искусстве?

— Я ими не интересуюсь.

— А как вам кажется… новый министр финансов л-лучше прежнего?

— Мне без разницы.

— Вы убираете му-сор у себя в комнате?

— Я его не замечаю.

— А новая статья За Писакина?

— До фени.

— А будущее Ада?

— До лампочки.

— А собственное бу-будущее?

— Да мне пофиг, док.

— Агаа!

Док Нац шлёпнул кресло по рукам. Кресло убрало конечности, и док спрыгнул на пол.

— Агаа! — повторил он. И было непонятно: то ли он обвинял, то ли радовался, то ли просто орал, как самый обычный пьяница. — Я знаю… знаю в чём дело!

— Да? — Я приподнял бровь.

Док Нац вытянул вперёд руку, оттопырил указательный палец и так и застыл.

Я приподнял вторую бровь.

И ещё четыре.

— Вы… — сказал док, — вы… вы пофигист!

Худенькое тельце врача слегка покачивалось из стороны в сторону.

— Вы пофигист, — повторил он, теперь спокойно. — И… хнык… как я вам… завидуюууу…

Док уткнулся мне в живот и заплакал. До моего плеча он бы просто не достал. Док потянулся за склянкой со спиртом. Я отдал её и погладил дока Наца по лысине.

И неожиданно понял, что мне стало легче. Всё прошло. Никакой хандры, никакой безрадостности. Вместо них — полная и тотальная удовлетворённость, к которой я, в общем-то, привык.

Я сказал себе: «Я пофигист».

«Я пофигист!»

Хм.

Ну да. Я — пофигист. И это меня не беспокоит. Нисколько.

Я же прекрасно знаю, что я пофигист. Чего тогда организм взбунтовался? Странно… Или, может, он не знал, что я пофигист? И, значит, не понимал, что происходит.

Ну, теперь-то он знает…

Я тут же забил на всё это.

Главное, мне стало лучше.

За это мы с доком Нацем выпили по последней. Склянка опустела. Я убрал её и стаканчики в шкаф. Стоявший неровно док Нац начал оседать. Я подхватил его, положил в кресло, выключил свет. И вышел из кабинета.

С тех пор ко врачам я не обращаюсь. Они ведь ничего не могут объяснить, а я и знать ничего не хочу. Так что нам гораздо лучше живётся порознь.

Привет, это снова я, Децербер.

Кое-кто говорит, что я — разумное воплощение Цербера. Но мне кажется, что всё наоборот. Это он — моё неразумное воплощение. И вот ещё одно доказательство его неразумности.

Возвращаюсь я домой. Ночь. По улицам бродят только кошки и воры. Все нормальные существа спят.

«Неплохо бы и мне вздремнуть, — думаю я, — а то денёк выдался тяжёлый».

Сначала посиделки в баре «У Зосуа». После — коллективный поход к девочкам. Турнир по покеру (с участием девочек). Снова пьянка у Зосуа. Экскурсия в казино, а там — блэкджэк, рулетка и ещё немного покера. Мухлевать не так-то просто, скажу я вам. А если вас засекут, начнутся утомительные расспросы. «Ты чего это тут, а?..» «Оборзел?..» «Забыл, как под гипсом голова чешется?..» Потом, конечно: «Да я тебя!..» Если день прошёл, а драки не было, — считайте, он прошёл впустую. Драка тоже выматывает. Фингалов мне ещё ни разу не ставили, но после того, как помашешь руками, напиться очень охота. Так сказать, ударно завершить вечер. Я никогда не пьянею, так что ничто не мешает мне выпивать за раз бочки по три, по четыре пива. Вперемешку с коньяком и водкой, естественно. Это тоже ужасно выматывает.

Короче, домой я пришёл усталый, хотел отдохнуть. Разделся: расстегнул верхнюю пуговицу на куртке и снял пояс. Лёг на кровать (поверх одеяла), закрыл глаза, сладко вздохнул.

Как вдруг на кухне что-то взорвалось.

Я не подскочил на кровати. Меня мало что может испугать. Я пуганый — и не такое слыхал. Но я скорчил недовольную физиономию и перевернулся на другой бок.

Шум повторился. И на этот раз взрывы следовали один за другим. Словно кто-то заложил в магазине стеклянных украшений штук двадцать бомб, а потом подрывал их одну за другой.

Я пытался заснуть, но ничего не получалось. Взрывы раздавались и раздавались. А затем к ним добавился скрежет. Знаете, такой скрежет издаёт огромный голодный пресс. Он живёт на свалке и питается только мобилями. Его не кормили уже лет двести. И вот, наконец, — мобиль! Железный, покорёженный, ржавый. То, что надо! Мобиль привозят на свалку, отдают прессу — и тот набрасывается на него. И давит, давит своим корпусом. И ест, ужасно чавкая. По-своему, по-металлически. ДЖЫНЬ-БЖЫНЬ-ДЗЫНГ-ЖГЯНК! ДЖЫНЬ-БЖЫНЬ-ДЗЫНГ-ЖГЯНК! ДЖЫНЬ-БЖЫНЬ…

Это выведет из равновесия кого угодно.

Я встаю с кровати. Пока не ругаюсь. Иду на кухню, чтобы разобраться, в чём дело. И что я там вижу? Старина Цербер — вернулся с вечернего гуляния и поглощает пищу. Три слюнявые пасти горстями хватают собачью отраву, которую я кладу ему в миску, и немилосердно чавкают. Цербу нет дела ни до меня, ни до кого-либо ещё. Он даже не смотрит в мою сторону, когда я подхожу к нему.

Я тормошу псину и говорю сонным голосом:

— Эй, Церб. Я понимаю, ночь удалась. Тебе надо восстановить силы, вот ты и хаваешь свой корм. Но… не мог бы ты лечь спать голодным? Потому что из-за тебя я никак не засну.

Цербер продолжает жевать.

Я пытаюсь оттащить его от миски.

Цербер застыл на месте. Три головы методично и безразлично дробят сухари (или что он там грызёт?).

Я упираю руки в боки.

Тем временем наступает глубокая и тёмная ночь. Чёрный цвет затапливает улицы, через окна льётся в мою квартиру и наполняет её, как чернила — чернильницу. Просыпаются фонари. Зажигают лампочки и начинают тихо переговариваться между собой.