Павел Корнев - Без гнева и пристрастия

Секретарша какое-то время хлопала длинными ресницами, потом поднялась из-за стола и, цокая шпильками, скрылась в одном из кабинетов. Меня так и подмывало пройти следом, но я сдержался и вскоре был за свое терпение вознагражден. Когда через пару минут девушка вернулась в приемную, она указала на оставленную открытой дверь:

— Проходите.

Я переступил через порог, и навстречу мне поднялся представительный господин с фигурой изрядно раздобревшего баскетболиста. Высокий, мощный, с закатанными по локоть рукавами дорогой сорочки. Честные глаза профессионального политика, ямочка на подбородке, до синевы выбритые щеки. Свой в доску парень, и никак иначе.

Впечатление портила лишь оставшаяся дымиться в пепельнице сигара, шикарная и бесстыдно дорогая.

Саймон Мориц протянул мне мясистую ладонь шириной с разделочную доску и спросил:

— Чем обязан визиту?..

— Специальный комиссар Виктор Грай, — ответил я на рукопожатие и оглянулся на дверь, но секретарша уже оставила нас, поэтому решил сразу перейти к делу: — Меня привела сюда не ваша нынешняя кампания, а убийство одного из сотрудников избирательного штаба на выборах мэра…

Мориц сразу догадался, о чем пойдет разговор, и произнес:

— Понимаю. Шарлотта Ли. — Он вернулся за стол и предложил: — Кофе? Бренди?

Сигару предлагать не стал.

— Нет, благодарю, — отказался я, продолжая стоять посреди кабинета.

— Присаживайтесь, — разрешил тогда Мориц.

Я опустился на стул и уточнил:

— Полагаю, вы помните Шарлотту?

— Разумеется! — подтвердил собеседник. — Я ведь руководил штабом! Постоянно общался с ней. Полагаете, убийство Шарлотты как-то связано с прошедшими выборами?

— Нет, не думаю, — качнул я головой.

— Тогда, — Мориц уставился на меня с неприкрытым недоумением, — не вполне понимаю, чем могу помочь…

— Какая причина побудила Шарлотту устроиться к вам на работу? Учитывая ее родство… Скорее следовало ожидать от нее поддержки действующему мэру.

Хозяин кабинета не удержался от презрительной гримасы и взмахнул рукой.

— Мэру! — протянул он. — Шарлотта была умным и неравнодушным человеком. Коррупция, лицемерие, круговая порука — она видела все это изнутри и не желала иметь с этим ничего общего. Она хотела сделать лучше жизнь простых горожан, она желала перемен, а действующий мэр не мог и не может предложить ничего, кроме застоя.

Выслушав тираду собеседника, я кивнул, затем достал блокнот и карандаш.

— У нее имелись друзья среди сотрудников штаба? — спросил я Саймона Морица. — Быть может, она общалась с кем-то больше других…

— Нет, не могу сказать, — покачал тот головой, откинулся на спинку массивного кресла так, что та жалобно скрипнула, и вздохнул: — Комиссар, не мне вам указывать, как вести расследование, но вы ищете не там.

Я пропустил эти слова мимо ушей и задал новый вопрос:

— Возможно, у Шарлотты были проблемы личного плана? Не видели ли ее с незнакомыми мужчинами?

— Комиссар! — повысил голос хозяин кабинета. — Вы меня не слышите?

— Слышу, — подтвердил я и оторвался от блокнота, — но я обязан задать вам эти вопросы. Это моя работа.

Саймон покрутил шеей, обдумывая это заявление, и заявил:

— Я не следил и не слежу за персоналом.

— Что вы можете рассказать о Шарлотте? Будет полезна любая информация.

— Шарлотта была увлекающейся девушкой, очень светлой и доброй. Не знаю, как это может помочь вам в расследовании.

Я последний раз кивнул, закрыл блокнот и убрал его во внутренний карман пиджака.

— А если не для протокола?

— Что, простите? — уставился на меня Саймон Мориц. — Я не понимаю…

— Насколько мне известно, вы общались с убитой больше других, — многозначительно произнес я, внимательно наблюдая за реакцией собеседника.

А тот вмиг вспыхнул, будто в лицо кипятком плеснули.

— Вы на что намекаете?! — дрожащим от ярости голосом выдавил из себя хозяин кабинета. — Я немедленно звоню вашему руководству!

— Никаких намеков, господин Мориц. Я просто располагаю такой информацией — и все. Ни больше ни меньше.

— Какой еще информацией?! Объяснитесь!

Я достал конверт, вытащил из него анонимное послание и положил перед хозяином кабинета.

— Только не прикасайтесь, пожалуйста, — попросил, оставляя записку на столе.

Саймон Мориц нацепил на нос очки для чтения и наклонился, разбирая неровный почерк.

— Кто автор этой писульки?

— Понятия не имею, — признался я.

К собеседнику немедленно вернулось самообладание, он презрительно хмыкнул и скривился в недоброй улыбке.

— «Спросите о Шарлотте у Саймона Морица», — озвучил он послание и добавил: — Фиолетовые чернила, запах духов и никакой конкретики, — затем поднял взгляд и спросил: — И вы верите этой сплетнице?

— Я просто хочу выяснить, что именно вам известно о Шарлотте. Не больше, но и не меньше.

— Вы меня в чем-то подозреваете?

— Нет, — без колебаний ответил я. — И в мыслях не было.

— Но думаете, я что-то скрываю?

— Все мы что-то скрываем, — улыбнулся я. — Зачастую даже не в силу злого умысла, просто не придаем особого значения неким фактам в силу ограниченности собственного мышления или… памятуя о политической целесообразности.

— Комиссар, ваши намеки… — поморщился Саймон Мориц.

— Прекрасно вас понимаю! Сначала — выборы мэра, теперь — выборы городского прокурора. Вы постоянно в центре внимания! Убийство бывшей сотрудницы — вовсе не самый лучший информационный повод, спорить не буду. Пообещаю лишь, что все останется между нами. Даже это анонимное послание, — я убрал записку в конверт, — не будет зарегистрировано официальным образом.

— В самом деле?

— Ну разумеется! Здесь же не написано, что именно вы убили Шарлотту. Скорее аноним полагает, будто вы располагаете некоей информацией, способной помочь следствию…

— Ну не знаю, — покачал головой хозяин кабинета. — Иногда Шарлотта действительно спрашивала совета, у нее были не лучшие отношения с родителями, но все это не выходило за рамки обычных юношеских проблем. У меня две дочери ее возраста, уж поверьте, я знаю, о чем говорю.

— Не обсуждала с вами своих друзей?

— Никогда. В основном наше общение сводилось к редактированию избирательной программы, — уверил меня хозяин кабинета и похлопал своей лапищей по стопке документов. — А сейчас, если не возражаете, мне надо заняться работой.

Я поднялся со стула и припомнил напутствие Яна Навина.

Sine ira et studio. Без гнева и пристрастия.

Руководствуясь этим принципом, я должен был поблагодарить господина Морица за содействие, распрощаться с ним и покинуть кабинет, но что мне от этой самой беспристрастности? Если есть возможность надавить на собеседника, как можно ее упускать?