Анатолий Горбов - Джин с Толиком

Вот так и стояли мы с минуту, слегка покачивая головами, как бы соглашаясь друг с другом. Думаю, продлись это немое откровение еще хотя бы мгновенье, тетенька хладнокровно начала бы набирать номер скорой психиатрической помощи.

Я всполошился первым, вернувшись на грешную Землю из ментального мира, и подал накарябанное Вовкой на листке с детскими каракулями название лекарства. Хмыкнув, аптекарша величественно уплыла в подсобку, словно шестипалубный круизный лайнер. Не хватало лишь прощального гудка.

Впрочем, уплыла она не в кругосветку, и вскоре вернулась с флаконом Альмагеля, спросив голосом того самого прощального гудка:

– Что еще? – тон ее, непреклонный, словно смертный приговор, был обращен ко мне, как к человеку, который сегодня, в одиночку, пренепременно сделает аптеке дневную выручку.

– Больше… все, – растерянно сказал я, разводя руками и отчего-то краснея.

– Вы уверены? – она определенно имела в виду странность недавней паузы и, скорее всего, намекала на какие-нибудь препараты, стимулирующие мозговую деятельность.

Я растерянно затряс головой, почему-то выражая свое согласие по-болгарски – махая головой влево – вправо, вместо положенных по смыслу стандартных кивков вверх-вниз, расплатился, и зачем-то пискнул на выходе:

– До свидания…

– Да поменьше бы вас, таких, – молча ответила она мне и улыбнулась, как здоровый врач многообещающему больному, на примере хвори которого он будет защищать кандидатскую диссертацию.

По приходу мне пришлось сварить еще кофе, и я, кстати вспомнив, рассказал Гуру о гаданиях на заборах. Он хмыкнул, похлопав меня по плечу с фамильярностью старого семейного врача, но, услышав фамилию Сахарова, проткнул воздух указательным пальцем и утвердительно кивнул, направившись к огромному – я бы сказал, двуспальному – компьютерному столу.

Включив компьютер, он моментально нашел в интернете ссылки на Бориса Сахарова, и скачал его книгу с многообещающим названием «Открытие третьего глаза». Книга была небольшой, и мы быстренько, за какие-нибудь час-полтора, прямо с экрана с ней ознакомились.

Не сказать, что в десятку, но книга все же была в тему.

Некоторые моменты меня вдохновляли, заставляя перевернуть старый анекдот про феномена и мудозвона в одном лице обратной стороной, более лестной для меня. Вот некоторые выдержки оттуда:

«Еще Ламброзо, ученый с мировым именем, посредством гипноза вызывал у слепого способность чувствовать запах пальцами ног, вкус коленями и читать внешней поверхностью ушной раковины»…

«Я пришел в совершенный восторг: это был уже не обман чувств, не галлюцинация, а настоящее восприятие, подлинное „яснообоняние“ или, если угодно, „дальнообоняние“…»

Книга, хотя и изобиловала множеством восточных терминов, написанная европейцем, не убивала насмерть, была довольно понятной для неискушенного читателя:

«Так как этот „глаз“ стоит вне действия пространства и времени, сфера его действия также лежит вне трех измерений пространства, т. е. по крайней мере в четвертом измерении. Поэтому он должен быть неограничен временем, или, по выражению древних йогинов, „Трикаладжна“, что значит „знающий три времени“ – прошлое, настоящее и будущее, или всеведущий»…

А особенно мне понравилось следующее:

«Естественно, возникает предположение, что эти видения являются галлюцинацией. Но разве действительность – грубая материальность, разве действительность – только то, что воспринимается ограниченными пятью чувствами? Если… рамки восприятия наших чувств могут расшириться до неопределенной степени, где тогда граница и критерий „истинно-воспринимаемого“? Наша западная психология чувствует себя растерянной перед этими „нереальными“, и все же воспринимаемыми вещами, а наша школярская, едва вышедшая из пеленок наука более чем склонна отнести такие причудливые явления в ничего не говорящую и противоречивую рубрику „галлюцинации“.»

Кроме того, я немного подправил и общую эрудированность, узнав, что такое «поза майтрейи» – оказывается, это простое сидение на стуле!

Мы еще порыскали по интернету, почитали про синестезию и про «Шизу».

К этому времени на улице стемнело, выполз откуда-то выспавшийся Джеральдино, и принялся обхаживать меня в буквально смысле – он терся о мои ноги, описывая между ними восьмерку, и при этом довольно громко мурлыкал.

За все время Гуру не высказал ни одного замечания, он, как губка, впитывал информацию, лишь изредка начиная неожиданно «да-да-дакать», удовлетворенно потирая руки – что до меня, так делал он это в самых неожиданных и неоднозначных местах.

Я был заинтригован, но сдерживал любопытство, пытаясь выглядеть хладнокровно и равнодушно. Только вот не уверен, что у меня это получалось – я постоянно ловил себя на жевании губ, хрусте пальцев и жалобных вздохах в стиле ослика Иа – внутри-то полыхал адский костер страха за свое здоровье!

Несмотря на общий благоприятный прогноз, хотелось бы какой-никакой конкретики, а не простого осознания того, что пора пойти и порадовать своего окулиста, небрежно заявив, что у меня, похоже, открылся третий глаз…

Свин обитал в трехэтажном доме желтого кирпича, с готическими башенками по углам. В двух башенках находились лестницы, две другие использовались, как огромные кладовые. Зимой и в тех, и в других было холодно, потому что стены башенок, толщиной в полкирпича, тепло не держали. Когда выявился этот изъян нового дома, прораба утопили в пруду неподалеку, даже не став выслушивать его оправдания, что это сам Свин приказал делать такую кладку, мол, «нечего меня разводить на удорожание проекта».

Постоянно живущей в доме прислуги не было. Дом убирали пару раз в неделю и готовили еду две великовозрастные девицы-сестрицы, живущие по соседству. Страшные, как голод, но заботливые, как мама, тетки вполне устраивали Свина. Им, единственным из обслуги, бывало, перепадали подарки к Новому году и на 8 Марта.

Еще было несколько узких специалистов, из приходящих не так часто – садовник, чистильщик бассейна, и, как не странно, кинолог. Дело в том, что огромная московская сторожевая, жившая во дворе, буквально через пару-тройку месяцев выходила из строя – забивалась в будку и сутками не ела. Причина такого поведения пса была непонятна, одни говорили, что это – собачья депрессия, из-за недостатка общения. Другие считали, будто дом стоит в плохом месте, и собака от этого болеет. Хотя, скорее всего, правы были первые – сам Свин постоянно путал и перевирал имя собственной собаки, да и регулярно меняющаяся охрана не успевала подружиться с косматым чудовищем – его просто выпускали на ночь, а утром загоняли обратно с помощью еды.