Анна Бахтиярова - Глаза Поднебесья

— Думала. Старушку, — брякнула я первое, что пришло на ум. — Такую, чтоб сидела дома и не доставляла хлопот.

— Смешно, — проворчал воин, не поверив. И вдруг прошипел. — Вот дубина треснутая!

— Какая? — чуть не прыснула я, однако вовремя вспомнила, где находимся, и зажала рот.

Но собрат-неудачник и не думал веселиться.

— Двойка, — проговорил он едва слышно и глянул на меня несчастными, как у брошенного пса, глазами. — Смотри, — он повернул руку с браслетом.

Мой растерянный взгляд остановился на лице обреченной девушки, которую тестировал Торр. На пропитавшихся кровью джинсах и футболке. Светлых спутанных волосах. Внешность ей досталась не выдающаяся, но привлекательная. Такие редко остаются одни. Но чаще довольствуются тем, что само плывет в руки, и не пытаются сворачивать гор.

— Что делать? — Торр медлил с решением, хотя понимал, что вариантов не предлагается.

— Ты знаешь, — пробормотала я, продолжая смотреть на девушку.

Было в её облике нечто, заставляющее меня дрожать.

— Что с ней?! — громко спросил врач у санитаров.

— Глубокий сон, почти запредельный, ранения брюшной полости, сломано четыре ребра, пробито левое легкое, — принялся отчитываться тот скороговоркой. — Машина сбила. В момент погружения. По дороге была остановка сердца. Удалось запустить…

Торр поморщился и нажал указательным пальцем нужную кнопку на браслете. Меня сразу пробрал озноб, хотя ангелы по определению не должны мерзнуть. Девушку, освящаемую невидимым для людей красным ореолом, уже увозили в операционную. А я стояла не в силах пошевелиться и смотрела вслед каталке. Не понимая, почему хочется повалиться на колени, обхватить горячую голову ладонями и кричать, срывая голос: «Одна! Одна! Одна!»

Ноги сами понесли в операционную. Туда, где суетился медперсонал, и обреченному человеку оставалось жить считанные минуты. Наставник однажды рассказывал, что душу, готовую покинуть ставшее бесполезным тело, можно разглядеть заранее. Она начинает метаться внутри плоти, желая поскорее обрести свободу. Так случилось и в этот раз. Я увидела бледную субстанцию, бурлящую в умирающей девушке. Словно пар от кипящей жидкости загнали в сосуд, и теперь он не мог вырваться или раствориться. Оставалось только бесноваться, мечтая о воле.

— Не уйдешь! — приказала я душе, не успев осознать, что собираюсь натворить.

Искалеченное тело затмило всё — и наставления Тайруса, и учебные пособия, читаемые и перечитываемые с экрана, и крохи здравого смысла, хранящиеся в подкорке (или другой части головы ангела). Сейчас я знала только одно — мне нельзя отпускать душу. Я должна разбиться в лепешку, уничтожить саму себя, если потребуется, но спасти эту светловолосую девушку, приговоренную к смерти.

Она просто уснула и не может проснуться. Но я её разбужу…

Сама не помню, как включила на браслете режим передачи и положила ладонь, растопырив пальцы, на живот раненной. Только почувствовала поток энергии, хлынувший от меня к ней. А потом что-то случилось с глазами. Операционная исчезла. Пришла иная картинка. Её обрывок я уже видела однажды. В минуты, когда в капсуле из огонька души рождалось новое существо — ангел-стажер Ларо.

Я стояла на подоконнике и смотрела на простирающий внизу город. Волосы трепал злой ветер. В лицо хлестали жесткие струи холодного дождя. Но мне было всё равно. Я подчинила тело своей воле и теперь оставался последний шаг. Одно мгновение до свободы. До призрачной надежды вернуть то, что было украдено…

— О, Небо и Миры! Что ты творишь, Ларо?!

Чужое воспоминание растворилось, и я увидела в дверях Тайруса с перекошенным лицом. Но не от гнева, а отчаянья. И испуганного Торра рядом. Потом собрат-стажер расскажет, что я напомнила ему могущественное божество с дьявольским огнем в глазах. И пока медленно оборачивалась на непрошеных гостей, и когда объявила громогласно:

— Убирайтесь прочь, предатели! Её вы не получите!

Медсестры окрестили её Матильдой. Потому что настоящего имени никто не знал, а называть порядковым номером медицинское чудо всем показалось неучтивым. И не важно, что девушка находилась в коме. Главное, она до сих пор дышала, вопреки многочисленным травмам, каждая из которых могла ее убить. Кое-кто даже высказал мнение, что жизнь пациентке сохранила сама достопочтенная Виолетт — главная местная богиня. Или кто-то из ее первых приспешниц.

В другое время меня бы это позабавило. Великая Ларо! Однако ж, не считая мрачного, как ночная тьма, Тайруса, я была последним обитателем Поднебесья, которому хотелось веселиться. Как раз сейчас в бирюзовом зале Высшие старцы и их приближенные решали, как со мной поступить — отправить в капсулу забвения или дать ещё одну попытку заслужить доверие. Я больше склонялась к первому варианту, учитывая выражение лиц заседателей, когда покидала помещение после дачи показаний.

Я с тоской посмотрела в экран — на любимую картинку, демонстрирующую неизвестный город с радужным домом. Вот, угораздило! Опростоволосилась на первом же задании! И во имя чего? Глупейшего импульса! Хотя… Там — в стерильно-белой операционной со мной действительно что-то случилось. Бедная искалеченная девица вновь пробудила то, что мне не полагалось помнить. Захлестнула неконтролируемой волной и бросила на беспощадные скалы. Но почему? Почему? Одни обрывки и никакой конкретики…

…В бирюзовый зал полтора часа назад я заходила непривычно покорная, спрятав руки за спину и чувствуя, как дрожат перья на сложенных крыльях. Ноги предательски заплетались, но я отчаянно старалась не показать страха. Можно сколько угодно твердить, что все мы умирали. Однако когда угроза полного уничтожения зависает над тобой любимой, единственной и неповторимой, привычные аксиомы видятся в ином свете.

Их было десять. Заседателей. Включая троих Высших старцев, расположившихся в первом ряду в белоснежных мантиях и надетых поверх жилетах, расшитых серебряными нитями. Суровый взгляд главного из них — Аскольда я почувствовала прежде, чем посмотрела в его лицо, наполовину скрытое седой бородой, густой, но содержащейся в идеальном состоянии — прямо волосок к волоску, хоть бантик завязывай. В бледно-голубых глазах читалось столько осуждения, что я уверилась: в капсулу меня отправят, не дав сказать ни единого слова в оправдание.

Сидящий по правую руку Высший Ольвет старательно подражал Аскольду. По крайней мере, борода была точь-в-точь, но только чуть темнее. И поглаживал он её такими же неторопливыми движениями, как и начальник. На меня Ольвет глянул с откровенным презрением, словно на противное мохнатое насекомое, которое стоило поскорее прихлопнуть. Зато в светло-карих, почти медовых глазах третьего старца — Высшего Амэя читалась печаль, а гладко-выбритое морщинистое лицо было тревожно. Кстати, он был единственным из верхушки, с кем мне доводилось встречаться раньше. Именно он навещал меня в медицинском блоке после нестандартного «рождения».