Герберт Уэллс - Истории, рассказанные шепотом. Из коллекции Альфреда Хичкока

— Не знаю, — отозвался Билли по-прежнему шепотом, так что Рита не могла услышать его. — Карточка у него была, поэтому он с фабрики, а вот кто — не знаю, как на духу говорю.

— Не может быть!

— Да не горюйте вы, Сэм. Она только разок поцеловала его вон за тем столиком. И то я не уверен: здесь ведь темно. Может, я и ошибся.

Сэм опрокинул в рот стоящее перед ним виски и застонал. Он глядел на пистолет, и Билли видел, как отчаянно ему хочется сдвинуться с места.

В баре установилась теплая тишина — и вдруг громко зазвенел телефон, разбив ее на мелкие осколки.

— Ерунда это, Сэм, — произнес Билли, медленно отступая вдоль стойки к висящему на стене аппарату. — Чего там, один поцелуй.

Раздался новый звонок, и Билли увидел, как напряженное тело Сэма вздрогнуло, словно пронзенное этим резким звуком. Билли положил пистолет на стойку и сделал последние пять шагов к телефону. Он подождал еще одного звонка и лишь потом снял трубку.

— Нет, — сказал Билли, стоя спиной к Сэму и Рите, — его тут нету. — Прежде чем дать отбой, он выдержал долгую паузу, словно на том конце линии еще что-то говорили.

Коротко, отрывисто гавкнул выстрел.

Билли повесил трубку на рычаг и обернулся. Сэм сгорбился над табуретом, опираясь на него одной рукой. Рита лежала на полу рядом со столиком — ее глаза были открыты, на светлых волосах алела кровь.

Все еще не поднимая головы, Сэм начал дрожать.

Через несколько минут явилась полиция под началом детектива в штатском по имени Паркс.

— Говорите, они поссорились и он взял да и застрелил ее? — спрашивал Паркс, пока его люди выводили Сэма наружу.

— Он обвинил ее в том, что она гуляет с другими, — отвечал Билли. — Они стали ссориться, он ее ударил, и я уже хотел выставить их отсюда, но тут как раз позвонили. Я на минутку положил пистолет, чтобы подойти к телефону, а он схватил его и выстрелил.

— Ага, — деловым тоном сказал Паркс, кинув взгляд на то место, где только что лежала Рита: ее тело уже сфотографировали и унесли. — Что ж, тогда все ясно. И Дэниэлс сразу признался. Мы прямо остановить его не могли. Совсем расклеился, честно сказать.

— Оно и понятно, — заметил Билли.

— Вы лучше ее пожалейте. — Паркс огляделся кругом. — Приятное у вас местечко. Ума не приложу, с чего тут все время что-то случается.

Билли пожал плечами:

— Что притоны, что шикарные бары или такие, как наш, — люди-то везде одинаковые.

Паркс ухмыльнулся.

— Пожалуй, вы правы, — сказал он и пошел к двери. Прежде чем открыть ее, он замедлил шаг и обернулся. — Если еще что-нибудь заварится, сразу звоните нам, ладно?

— А как же, — откликнулся Билли, протирая стакан и поднимая его на свет. — Вы ведь знаете, мы тут неприятностей не любим.

— Вы абсолютно уверены? — Президент отделения Национального банка в Чаудер-Фоллз пристально посмотрел на аудитора, однако на его лице не проскользнуло и тени эмоции. Он был крупным мужчиной, и его лысая голова казалась вытесанной из одного большого куска камня; аккуратно подстриженные у висков волосы совсем не смягчали его черт. Аккуратная, черная с золотом табличка на столе перед ним гласила: «Аугустус Прескотт, президент».

— Абсолютно, — с таким же бесстрастием, в тон Прескотту, ответил аудитор, мистер Танни.

— Ваши подсчеты свидетельствуют о том, что не хватает более чем сорока тысяч долларов?

— Точнее, сорока тысяч двухсот одиннадцати долларов, — сказал Танни, словно читая уже составленное заключение.

Танни был невысоким, худощавым человеком; его холодные глаза поблескивали за очками без оправы. Трудно было представить его себе иначе, нежели в очках без оправы.

В комнате повисло молчание. Затем Прескотт заговорил снова, тщательно взвешивая слова, точно хотел добиться полной ясности по каждому пункту, прежде чем переходить к следующему:

— Ваша проверка также показывает, что эти деньги взял один из наших кассиров, а именно Роберт Дорп?

— Совершенно верно.

— Здесь нет никаких сомнений?

— Никаких.

— По-моему, при аудиторской проверке бывает довольно трудно установить личность мошенника. Ваших доказательств достаточно для обвинения в суде?

— Безусловно. — Танни встал со своего места у стола Прескотта и подошел к длинному столу для заседаний, заваленному бухгалтерскими книгами, счетами и другими документами. — Эти цифры с абсолютной достоверностью показывают, что в недостаче повинен Дорп. С этим согласится любой профессиональный ревизор.

— Я не хочу выдвигать обвинение, не имея полной уверенности.

— Повторяю, в этом не может быть никаких сомнений.

Прескотт испустил тяжелый вздох, подошел к двери в кабинет и чуть приоткрыл ее, чтобы собеседники могли взглянуть на приемную банка. Дорп сидел в своей кабинке за одним из окошек, беседуя с клиенткой и вежливо улыбаясь. Он был высокий и стройный, с темными, слегка вьющимися волосами.

— Красавец, — заметил Прескотт.

— Да. Женщинам такие нравятся.

Прескотт и Танни обменялись взглядами.

— Даже слишком нравятся, — сказал Прескотт.

Оба замолчали, раздумывая о чем-то своем. Спустя некоторое время Танни спросил:

— Как ваша дочь?

— Что? А, спасибо, более или менее.

— Она так и не узнала, что вам все известно?

— Нет, и никогда не узнает, если это будет от меня зависеть. Меня называют жестким, Танни, но по отношению к дочери я всегда был мягок. Я не способен причинить ей боль и заставлю любого, кто это сделает, пожалеть, что он родился на свет.

— Не сомневаюсь, — произнес Танни. — Кстати, как вы вообще об этом узнали?

— Она рассказала подружке. А та решила, что меня следует поставить в известность.

— Вы не из тех, кто выдает свои чувства, но я понимаю, что вам пришлось пережить. Я знаю, вы боготворите своего ребенка.

— Не поймите меня превратно, — свирепо сказал Прескотт. — Когда придет время и появится нужный человек, я не буду становиться ей поперек дороги. Я не одобряю ревности иных отцов к возлюбленным их дочерей и не жду, что она навечно останется в девушках. Но ей едва исполнилось шестнадцать, и она еще не готова к жизненным передрягам. А этот негодяй подло соблазнил ее.

— Вы думаете, она это понимает?

— Мне кажется, она начинает это чувствовать. Она выглядит виноватой, униженной. Ей больно. Думаю, она чувствует, что ее использовали и бросили. Вы знаете, как романтичны девушки в этом возрасте. Каково же ей было, когда ее прекрасный принц оказался всего-навсего похотливым козлом, который после нескольких встреч с нею отправился на поиски других самок!

Танни сочувственно кивнул.

— Ничего, она оправится. Время все лечит.

— В ее годы это может оставить незаживающую душевную рану. — Прескотт раскурил сигару и задумчиво выпустил клуб дыма. Затем покачал головой, точно прогоняя неприятные мысли, и спросил у Танни: — А как ваша жена?