Наталия Нестерова - Некромант. Присяга

Я вызывала в памяти запах сена, огромных стогов, по которым мы катались, как с горок. Пейзажи Васильевского, аллея и поля, малинники и речка, дачные террасы и веранды, наши укромные убежища в кустах; шум закипающего самовара и бульканье ухи из верхоплавок и бычков, наловленных в реке. Это была всамделишная уха, которую мы готовили, позаимствовав пару-тройку картошек, морковку, зелень, лук; наверное, эта уха и печеная картошка в костре и стали моими первыми освоенными рецептами, а блюда – самыми вкусными в жизни. Ребята в телогрейках, насквозь пропахших костром, дождем и чем-то типично дачным, приятно-прелым. Чед обрит под ноль, Васька с хвостиком и локонами. Они едят чеснок, макая стебли в соль, а Танька вредничает. Дескать, как целоваться потом. Ну, целоваться-то мы целовались, конечно, но дальше не заходило…

Мы пробуем покурить – и почему-то всем четверым не нравится; пробуем водку – она вызывает странные последствия, варим глинтвейн – и он навсегда становится «нашим» напитком…

Я впитывала энергетику самых лучших моих воспоминаний. Воспоминания о маме и брате не были такими. Собственно, брат и мама так и жили в подмосковном Тучкове – я была поздней, мама родила меня в тридцать пять, а брата – в сорок три… и он оказался очень слабеньким, в отличие от меня, прочной, как прут арматуры. Собственно, мое детство закончилось с его рождением. «Ты уже большая» – и все. Так что о семье мне было нечего вспомнить, кроме того, что маме и брату я каждый месяц отсылала кругленькую сумму.

А дачные воспоминания, все, что объединило нас четверых, все самое-самое лучшее, что у меня было… каждое такое воспоминание реставрировало, напитывало светом. И я, медитируя на кушетке на кухне, ощущала, как восстанавливаюсь, прочищаю каналы, ремонтирую пробои ауры, вызванные событиями и открытиями последних дней.

Полночь. Странно, даже не заметила, как прошло время.

Голова после обрядов и медитации была тяжелой… я подумала, что самое время отправиться спать…

Так я и сделала.

Сны снились неприятные. Я умудрилась пройти все фазы сна – крепчайшего живительного, полудремного сладкого и, наконец, беспокойного, насыщенного странными картинками, которые мое подсознание выуживало в основном из моментов ясновидения. Например, я не любила смотреть фильмы про зомби – но мне снились именно зомби, гадкие, с облезающей кусками плотью и белесыми яблоками глаз. Снились мертвые адские лошади, скачущие в никуда; радуга, рассыпающаяся пеплом, стекающая с небес каплями мазута.

И тем не менее я отдыхала, как и мои друзья; а моя поисковая сеть набралась силы.

Проснулась я даже не от ритмичного храпа Чеда, а от того, что резко хлопнуло окно.

Я села.

Странно. Окна я оставляла открытыми, потому что не выносила духоты и одновременно совсем не жаловала кондиционеры. Хотя Чед порывался установить кондиционер, но, помня историю с матрасами, а также будучи в курсе, во сколько ему обошлись холодильник «Розен лев» и кофемашина, я категорически возражала.

Сами собой окна доселе никогда не захлопывались.

Все мое великолепно вымытое и натертое накануне солью тело покалывало.

Я потянулась к Васькиной майке, напялила ее. Подошла к балконной двери в кухне – никого и ничего. Хотя усмотри я там Вадима, притаившегося в уголке, не удивилась бы.

Окно было не просто захлопнуто – все ручки оказались повернутыми. Гм. На такие вещи способен только домовой.

Я бочком дошла до входной двери – у меня вдруг возникло опасение, что если мне перекрыть все входы, выходы и средства коммуникации, то я окажусь в западне. Однако дверь вопросов особых не вызывала, все защитные контуры были в порядке.

И тогда я точно так же бочком пошла в комнату.

Миновала сладко спящего Чеда.

И, уже понимая, что вот он, ужас, делала к окошку все более и более маленькие шажочки. Но подойти надо было. Надо…

Там, снаружи, на узком покатом подоконнике-водосливе, цепляясь когтями, сидел зверь, похожий на кота. Совсем небольшого кота.

Бывший дворовый донжуан лишился обоих глаз, вместо глаз полыхали огненные глазницы. Рваные уши насторожены, морда повернута ко мне. Выдвинутые когти в несколько раз больше обычного размера. На вид – стальные.

Я остановилась, не в силах приблизиться к стеклу вплотную.

Контур держал, но я видела особым зрением, что мои собственные рубежи уже почти пали и чудовище удерживает за стеклом в основном благая сила Наставницы, которая когда-то и обучала меня защитной магии на примере моей собственной квартиры.

Я ощущала себя на редкость беспомощной и была готова сдаться. Кот гипнотизировал меня, а я параллельно запоминала: беспородный, шерсть черная, шейка белая, весь в запекшейся крови, лапы неестественно вывернуты, глаза выколоты, в шкуру на боках, в кожу воткнуты незастегнутые английские булавки…

… Яснознание включилось.

Подвал, люди. Какие-то люди, которых я не видела, руки, со всех сторон руки.

Кот на спине, на перевернутой ванне. Лапы растянуты в разные стороны. В лапы, под шкуру вогнаны крючки транспортных резиновых жгутов.

Кот кричит, широко открывая пасть, совсем как человек. Аааа… В квартире двумя этажами выше мечется маленький домовой…

Руки… смазанные лица… да это же дети. Дети! Дрожащие руки, украшенные черными браслетами с черепами, втыкают в кожу кота булавки, пробуют застегнуть.

Кот кричит.

Девичий голосок: «Не надо!!! Не надо, это же котик, не надо, ему больно! Аааа!!!»

Отвечают: «Ты слабачка, уходи, уходи…»

Толкают; на секунду мне снова попадают в поле зрения руки, девичьи, с длинными черными ногтями, которые грубо пихают, царапают другую девчонку, срывают с шеи цепочку с черной половинкой символа Инь-Ян, и украшение падает…

И снова кот. Неумелые пытки, бессмысленные, нестерпимые…

Дети, объединенные одной задачей; дети, неосознанно образовавшие чернокнижный круг, круг крови, которые бездумно начертили на полу древние знаки, а они возьми да и сработай…

Они не сумели добить кота.

Помучили и бросили умирать на ванне.

Но у котов несколько жизней.

Вот одна лапа неестественно вывернулась.

Вот другая, вытаскивая крючок…

Вот на дне глазниц слабыми искрами зажегся пробужденный Дух.

Вот кот сидит на перевернутой ванне, ставшей алтарем, в пустом подвале, в котором призрачными отзвуками еще звенят его крики, и недоуменно вылизывается.

А его кровь стекает по шерсти и капает на притоптанную грязную землю.

И вот он осознает, что не кот больше.

Для пробы щелкает жалом в хвосте.

Взгляд разгорается во всю силу. Кот потягивается и собирается… собирается пойти… Куда?…

…люди… разные лица…

…приходит кто-то… кто ощутил пробуждение Зла, кто чаял его долгие годы…