Евгений Филенко - Энигмастер Мария Тимофеева

– Бред какой-то… – срывается с ее губ.

– …ты энигмастер, твоя профессия – думать, а не… прости, ты что-то сказала?

Оказывается, Пармезан затеял произносить длинную и, очевидно, заранее подготовленную тираду, которую Маша благополучно пропустила мимо ушей.

Она делает над собой громадное усилие, чтобы вновь не сорваться в сардонический штопор.

– Это ты меня прости, я тут немного задумалась о своем, о девичьем. О чем была речь?

– О том, – с горечью отвечает Пармезан, – что нам тебя очень не хватает. О самом инциденте пока никто не знает. И ты была с этим согласна, потому как придание гласности означает, что очень скоро информация дойдет и до твоих родных. Но по причине информационной изоляции мы вынуждены искать выход собственными силами. Что это за силы, ты знаешь – я, Элька… наша группа. Тезаурус, конечно, оказал нам поддержку… Но ты и сама могла бы…

Пармезан умолкает, потому видит, как Машины глаза наполняются слезами, и это зрелище невыносимо даже для самой сильной мужской натуры. А Гена Пермяков, при всех его достоинствах, ни разу не супермен.

– Гена, милый, – шепчет Маша. – Я тут одна. Совсем одна. Все ждут, когда же я начну умирать, понимаешь? А я никак не умираю. Хотя каждый день, каждую минуту только и делаю, что прислушиваюсь к себе, только и жду, что вот-вот начнется… – голос ее понемногу крепнет. – А ты ждешь от меня эффективного сотрудничества, да? Как от профессионального энигмастера? И тебе невыносимо видеть, как я кисну, слоняюсь из угла в угол, порчу настроение себе и другим? Блин, ты как не поймешь, muermo del diablo [14], что я девчонка, я живой человек, я смертник в ожидании казни?!

Ее колотит – не то от злости, не то от озноба.

Неужели началось?..

Маша вываливается из кресла и опрометью кидается к полке возле пыточного кресла. Там валяется медицинский браслет, который она ни разу не надевала, потому что он теснит запястье и по цвету не подходит ни к одному наряду. Он мерзко-болотно-зеленый. Но зато способен моментально измерять температуру. Трясущимися пальцами Маша прилаживает браслет на левую руку. Малодушно отворачивается и даже жмурится. Затем искоса, одним глазком начинает считывать показания. Пульс сто двадцать… ну еще бы! Температура тридцать шесть и шесть… Уффф!

– Маша, Маша, что там у тебя происходит?! – убивается Пармезан.

Она неспешно залезает в кресло с ногами и взирает на него приветливым взглядом мультяшного олененка.

– Все хорошо. Померещилось. Но я в порядке, правда. Сейчас выпью еще кофе с молоком, слопаю творога с джемом – с апельсиновым! – и начну думать.

– А не врешь? – недоверчиво спрашивает Пармезан.

– Гена, ты серьезно полагаешь, будто я не хочу понять, в чем мой маленький секрет?

– Когда ты не злишься и не хандришь, то нравишься мне гораздо больше, – удовлетворенно урчит Пармезан. – А когда наоборот, то тебя просто жалко, и все.

– Не волнуйся, – успокаивает его Маша. – Я еще много раз буду и злиться, и хандрить и всевозможно кукситься. Нас ожидает эмоционально насыщенное общение. Вы ведь пока не собираетесь меня бросить насовсем?

– Ну вот сама подумай, о чем ты говоришь! – Гена с осуждением качает головой.

– Я держу вас на привязи уже почти два месяца, а у вас и без меня полно работы…

– Все, что мы делаем для Тезауруса, – веско произносит Пармезан, – мы можем делать, не покидая окрестностей Бханмары.

– Мило, – говорит Маша. Ей, как ни грустно такое признавать, снова хочется вредничать. – А зачем вы угнали «Трурля»?

Это болезненная для всех тема, до сих пор ее как-то удавалось обходить. Но сегодня Маша решила выговориться. И продолжить свое заточение обновленной, умиротворенной, открытой для новых идей и гипотез.

– Ну, ты же понимаешь… – мямлит Пармезан, глядя на нее с экрана видеала. Вернее, куда-то мимо нее, потому что ему стыдно.

Если бы он не находился отсюда за несколько парсеков, Маша бы его больно стукнула. Ну, или хотя бы попыталась укусить.

– Не понимаю, – говорит она сердито, с новой остротой ощущая свое полное бессилие. – Вы что, серьезно думали, что я сбегу?

– Н-ну… карантин есть карантин. Следовало исключить всякую возможность.

– Ну и дураки!

В глубине души она понимает, что иначе было нельзя. Не дано предугадать, что может прийти на ум человеку в минуты отчаяния. Да, Маша не давала повода усомниться в ее адекватности и способности контролировать собственные поступки. Но что станется, если протокванн все же начнет делать свое черное дело и механизмы сознательного контроля окажутся разрушены?

Краем уха она слышит обрывок фразы:

– …Гарин интересовался.

– Пока, до связи… ПОВТОРИ, ЧТО ТЫ СКАЗАЛ!

– Утром на стационар прибыл Гарин, – охотно повторяет Пармезан. – Очень интересовался твоим состоянием. Хотел поговорить. Как он выразился: если ты сочтешь для себя приемлемым… Я же говорил, что Тезаурус оказал нам поддержку. Вот Гарин и есть поддержка. Что ты вдруг разволновалась?

– Я?! Да нисколько…

– Пока он изучает материалы и беседует с Элькой, а потом…

– НЕТ!

Пармезан, окончательно потерявшись, снова неслышно шевелит губами, как золотая рыбка в аквариуме.

– Не сейчас, – говорит Маша, стараясь казаться спокойной. У нее это неважно получается, ну да для Пармезана сойдет. – Я пока не готова. Мне нужно…

– Нужно – что? – осторожно уточняет Гена.

«Переодеться, балда ты! – мысленно вопит Маша. – Сделать приличную прическу и набросать на лицо хотя бы видимость макияжа, что тут непонятного?!»

– …сформулировать некоторые гипотезы, – поясняет она дрожащим голоском. – Кое-что перепроверить. Окинуть свежим взглядом.

– Понятно, – говорит Пармезан, хотя по его виду такого не скажешь.

На этом они скомканно прощаются, расходясь по разным углам Галактики с тем, чтобы осмыслить итоги беседы.

Маше это дается нелегко. Вместо связных мыслей в голове у нее царит хаос. Или, выражаясь более деликатно, поток сознания.

Гарин здесь.

Зачем он прилетел? У него не нашлось более важных дел, чтобы закопаться в медвежий угол мироздания и занять свой блистательный ум задачкой, которая, все на том сходится, не имеет решения? Или это из-за нее, из-за Маши? Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Они были знакомы не больше суток – если считать знакомством прогулки по стационару «Тинторера», светскую болтовню с отчетливым профессиональным уклоном и товарищеский поцелуй в ладошку на прощание. Известно, что Гарин предпочитает неразрешаемые задачи. Он утверждает, что задач без решения не бывает по определению, в силу общего принципа причинности. Ему стало интересно, в какую трясину вляпалась его знакомая… то есть, малознакомая с «Тинтореры»… и как ее из этой трясины вытянуть. Взглянуть на проблему с позиции нерешаемости он отказывается. Как ни крути, все равно придется с ним разговаривать. То, о чем в иных обстоятельствах Маша могла лишь мечтать, теперь выглядит казнью египетской. И не спрятаться, не уклониться. Дабы не выглядеть полной дурой и не разрушить окончательно с такими трудами приобретенную, пусть и небольшую, но деловую репутацию, Маша должна довести до Гарина какие-то свои разумные соображения. Не признаваться же, в самом деле, что все эти дни она по преимуществу пинала балду, жалела себя и размышляла о вечности! И впредь никаких красных с зеленым маечек, никаких розовых шорт!.. Впрочем, привести себя в порядок она еще успеет. К очередному сеансу связи. А до той поры настоятельно необходимо выбраться наружу и осмотреться. Она уже делала это в первые дни заточения на Бханмаре. На закате. Помнится, ничего достойного рефлексий ей не встретилось. Но сейчас полдень, и хотя на мертвой планете в зависимости от времени суток ничего не меняется, исполнить профессиональный долг отнюдь нелишне. Да, да, осмотреться, осмыслить, ни фига, конечно же, не найти полезного… протокванн не вьет гнезда, не строит муравейников и даже не роет норы в мертвом промороженном грунте, он невидим и неощутим, как всякая уважающая себя смертельная опасность… но, по крайней мере, будет о чем отчитаться. И вот еще что: где-то в сумке у нее должна быть заколка в форме диадемки, и даже с камешками наподобие рубинов, совсем как настоящими!