Дарья Кузнецова - Дым и зеркала

Рыжая помойная кошка, жалкая простолюдинка в потёртых штанах; у меня не было никакого права не то что общаться с Его Величеством, а просто ступать на территорию Полуденного Дворца.

Тревога, даже почти страх, окутала всё моё существо. Я поняла, что ещё немного, и такими темпами я лягу с очередным приступом удушья прямо посреди дворцового коридора. Впрочем, выход из ситуации нашёлся быстро.

Не задумываясь, я отдалась на волю собственных иллюзий, позволяя чарам лечь поверх нервного кокона моих эмоций, спеленать их, свернуть и спрятать в глубь моего «я».

Генерал Берггарен быстрым чётким шагом, за которым едва поспевал не только хромающий сыскарь, но и вполне двуногая я, маршировал по коридорам в сторону выхода. Попадающиеся навстречу слуги и родственники привычно шарахались в стороны. Причём ни те, ни другие не тратили время на приветствия; насколько помню из рассказов Бьорна, привлечь внимание спешащего гара Оллана было не только сложно, но и опасно, если угораздит попасть под горячую руку.

Такой процессией мы пересекли холл. Всё так же не оглядываясь, Берггарен толкнул тяжёлую входную дверь, выходя наружу. На всякий случай выставив руки, чтобы не сильны пришибло, я всё-таки успела прошмыгнуть следом, а идущий за мной Разрушитель без особого труда удержал дубовую махину.

Остановился гар Оллан только возле тяжёлого крашенного в чёрный цвет экипажа без гербов, скорее напоминавшего какую-то боевую машину, чем мирное транспортное средство. Своей же рукой открыл дверь и обернулся, галантно предлагая мне руку. Растерянность от неожиданной вежливости генерала пропала быстро, стоило обнаружить отсутствие привычной лесенки. Учитывая, что пол экипажа находился чуть ниже моего пояса, предложенной помощи могло и не хватить.

Произошедшую со мной за время пути перемену генерал встретил намёком на снисходительную усмешку и внимательным взглядом, но и только.

Кое-как вскарабкавшись в полутёмное нутро экипажа, я вспомнила о Разрушителе и поспешно обернулась, чтобы помочь. Запоздало сообразив, что вряд ли мужчина согласится эту самую помощь принять, обнаружила, что со своей проблемой сыскарь вполне способен справиться самостоятельно. Ухватившись за какие-то выступы верхнего края низкого дверного проёма, он легко подтянулся и втолкнул себя внутрь машины; я едва успела отступить, освобождая место. К моему удивлению, генерал попал внутрь тем же маршрутом и, устроившись напротив меня и Разрушителя на жёсткой лавке, легко постучал по перегородке, отделявшей нас от водителя. Экипаж тронулся с места, плавно ускоряя ход.

— Гар Оллан, разрешите задать вопрос? — поражаясь собственной храбрости, проговорила я. Впрочем, храбрость эта тоже была частью иллюзии. Генерал кивнул, чем несколько меня приободрил. — А почему у вас такой странный экипаж и вход в него?

Я ожидала, что ответят мне неодобрением или недовольством, но оба мужчины неожиданно весело усмехнулись.

— Это не экипаж, Лейла, — с шокировавшим меня благодушием пояснил генерал. — Точнее, не совсем. Это старый, времён начала войны, бронеход «Аяс-4.2». Защищённая машина высокой проходимости.

О бронеходах я слышала, причём от Бьорна. Они были как-то защищены и от магии, и от прочих угроз. Не получившие широкого распространения ввиду высокой стоимости, эти тяжёлые самоходные машины тем не менее продолжали использоваться курьерами и командным составом, гарантируя быстрое и относительно безопасное передвижение.

— А почему такой странный способ входить внутрь?

— Один из дефектов конструкции, — тихо ответил вместо внезапно замолчавшего и погрузившегося в себя генерала Разрушитель. — Там была очень ненадёжная выкидная лестница. Она, как правило, отваливалась в первые месяцы эксплуатации. В полевых условиях не до починки, так что приспосабливали или верёвочные лестницы, но они тоже не слишком удобны, или плевали на ремонт и забирались вот так на руках.

— Почему «была»?

— Это старая модель, наверное, уже списанная, — пожал плечами Разрушитель, и на этом разговор завершился.

Генерал молчал, глубоко погружённый в свои мысли. Сыскарь тоже не стремился поболтать, иногда бросая на меня странные, не то настороженные, не то неприязненные взгляды. О чём он думал, я бы очень хотела узнать, потому что от этого могла зависеть моя судьба. Но спрашивать было глупо, поэтому я уставилась в небольшое застеклённое кривоватое окошко, кажется, врезанное уже по воле нынешнего хозяина. Тем удивительней была небрежность, с которой выполнили работу.

В тишине откуда-то из-под иллюзий начало сочиться беспокойство, вызывая у моей нынешней маски не страх, а раздражение.

Закусив от усердия губу, я вплотную взялась за собственное самочувствие и облик; благо, сейчас было на это время.

Чем дальше, тем больше странных и необычных обстоятельств вскрывалось в этом деле.

Выяснилось, что Тай-ай-Арсель был убит без применения магии. То есть кто-то с впечатляющим хладнокровием и настораживающей сноровкой выпотрошил мужчину под прикрытием иллюзии, или и вовсе где-то в другом месте. Не было ни следов от каких-то зелий в крови, не было следов борьбы или сопротивления, хотя эксперт настаивал, что потрошили его ещё живого. Почему он при этом не дёргался и не бился, было совершенно неясно. Впрочем, по заключению какая-то магия всё-таки могла иметь место, только следы её аккуратно подчистили, да и дурманы, не определяемые никакими средствами уже через пару часов после смерти, никто не отменял.

В общем, очень сложно было поверить, что подобное могла совершить эта девушка.

Нет, я не проникся её «положительностью» и не был до глубокой жалости тронут печальной историей магистра Шаль-ай-Грас. В конце концов, с Иллюзионистами никогда нельзя быть ни в чём уверенным. Я потому и не люблю связываться с магами этого направления: в них никогда не поймёшь, где кончается очередной слой масок и начинается надёжно запрятанная под ними личность. Из этого правила единственным исключением всегда был Пир, но и то потому, что мы были знакомы с раннего детства, до проявления у обоих дара.

Был один основной и очень серьёзный аргумент за то, что не рука этой девушки оборвала жизнь дора Керца. Ей просто негде и некогда было научиться той филигранной точности, тому изящному профессионализму, с которым были нанесены увечья. Чувствовался огромный опыт, причём опыт не мясницкой работы, а именно палаческой практики. И это было не моё мнение, а цитата из официального заключения. Я мог допустить, что эта девочка не так проста, как кажется на первый взгляд или представляется по рассказам Пирлана. Но что добрый десяток из своих двадцати пяти лет она посвятила искусству резьбы по живому материалу, — это вряд ли. Это уже паранойя и нежелание разбираться подробнее.