Флетчер Нибел - Ночь в Кэмп Дэвиде

Восстановить его медицинскую анкету сейчас, разумеется, невозможно. Те медики, которые служили тогда в его подразделении, могли либо умереть, либо вообще ничего не помнить. И потом такие поиски возбудили бы чёрт знает какие разговоры. К тому же в послужном списке были ведь и другие данные. Вам, наверное, известно, что Холленбах был награждён Серебряной Звездой за мужество, проявленное в боях против корейцев. Откровенно говоря, такое известие меня немного охладило. Даже отсутствующая медицинская анкета мало что дала бы — ведь человек был награждён Серебряной Звездой! Так что я бросил это дело.

Джим внимательно слушал и нервно ковырялся в пресс-папье разрезальным ножом.

— В этом деле вы оказались куда более проницательным, чем я, Сид. Например, на обеде в Гридироне вы сразу почуяли неладное, когда Холленбах предложил закон о всеобщем подключении телефонов. Помните? Я тогда ещё рассмеялся, но вы назвали это предложение жутковатым.

— Конечно, у меня-то уже были основания для подозрений, а у вас — ещё нет. Теперь то, что он всерьёз думает о введении такого закона, по-моему, служит самым веским доказательством ненормальности. Даже Гитлеру не приходило в голову ничего столь дьявольски утончённого в посягательстве на свободу личности!

— Вы правы. Но почему он больше никому не рассказывал об этом?

— А откуда вы знаете? Он, может, и говорил кому-нибудь, да только нам с вами об этом ничего не известно.

— То же самое можно сказать и обо всей этой истории в целом. У нас большое правительство, с десяток людей могут подозревать, что с президентом не всё ладно, но поскольку эти разрозненные доказательства не складываются вместе, то отдельные инциденты для них ничего не значат. Послушайте, Сид, вы должны повторить ваш рассказ той группе, которая собиралась у Каванога. Мне они не доверили, но вам, конечно, поверят. Откровенно говоря, у меня такое чувство, что они убеждены, будто помутился именно мой разум!

— Вполне их понимаю, — сказал Карпер. — Кто добровольно поверит, что президент Соединённых Штатов безумен?

— В таком случае разве не будет разумнее и проще собрать всю эту группу снова? Ведь в Вашингтоне вы обладаете большим весом, Сид!

— Не знаю, как это можно будет осуществить. Во-первых, нельзя забывать о секретности. К плану «Кактус» имеют допуск только наиболее засекреченные сотрудники, а Каваног, Галлион и Одлум, как я знаю, такого допуска не имеют. Как же мне в таком случае рассказывать им о проекте «Кактус?» И потом, тот инцидент с Уреем произошёл почти полгода назад. По-моему, в гораздо большей степени его изобличают слова, сказанные им три недели назад, о том, что комиссия «Кактус» присоединилась к заговору и хочет его погубить. Но ведь даже об этом я не могу рассказать, не посвятив их в факт существования проекта «Кактус».

— А что если вам переговорить с О’Мэлли? Вы смогли бы заставить его собрать кабинет и приступить к официальной процедуре замещения президента, не способного управлять страной.

Карпер покачал головой:

— Опять же руки у нас связаны секретностью. В кабинете ведь ничего не удержится, он протекает, как худое сито. С таким же успехом можно позвонить во все газеты. — Карпер задумался. — Нет, Джим, ваш первый вариант всё-таки лучше. Но прежде чем встретиться с ними, нам придётся запастись более убедительными доказательствами. Упрекать их за недоверчивость, в сущности, нельзя. Они ведь не испытывали на себе ярости Холленбаха, откуда им понять, что чувствуешь в такие моменты! Нам необходимо собрать больше подтверждающих данных, Джим!

Оба замолчали. Карпер рассеянно грыз зубочистку, а Джим тёр переносицу:

— Но где мы добудем такие данные? Ведь не можем же мы ходить по улицам и спрашивать людей, нормален президент или нет!

Опять наступило молчание. Проблема оставалась неразрешимой.

— Его личный врач! — воскликнул наконец Карпер. — Я не уверен, что это много нам даст, но я считаю, что нам прежде всего следует договориться о встрече с генералом Леппертом.

Маквейг задумался. Бригадный генерал Морис Лепперт был введён в Белый дом Холленбахом и исключительно ему обязан своей должностью личного врача президента США. Это был унылый и измождённого вида человек, который лишь изредка появлялся в обществе и наотрез отказывался обсуждать с репортёрами состояние здоровья президента Холленбаха, ограничиваясь ежегодными рапортами, заполненными исключительно голой статистикой о давлении крови, содержании холестерина и частоте биения пульса.

— Подумайте сами, — продолжал Карпер, — ведь если президент болен, то не может его личный врач даже не подозревать об этом. Я и раньше додумывал о том, чтобы проконсультироваться с ним, но один я не имел для этого достаточного предлога. Теперь нас двое, и, если использовать занимаемое нами положение, мы можем всегда оправдать нашу любознательность, сославшись на какой-нибудь секретный аспект «Кактуса». Придётся проявить немалую находчивость, но игра стоит свеч!

— Хорошо, давайте встретимся с Леппертом. А когда?

— Чем скорее, тем лучше. Вас устраивает сегодня в четыре тридцать, если он только согласится принять нас в это время?

— Вы созвонитесь с ним сами, а потом известите меня. Я приду.

Карпер поднялся, и Джим последовал его примеру. Стоя посреди кабинета, они молча пожали друг другу руки и вместе направились к двери.

— Как вы думаете, Джим, чем, по-вашему, болен Марк?

— У меня сложилось впечатление, что он параноик.

— В точности мой диагноз. Посмотрим, что нам удастся вытянуть из врача.

Они снова попрощались, после чего Карпер вышел из кабинета и быстро зашагал по коридору.

В тот самый четверг, когда министр обороны Сидней Карпер разговаривал с сенатором Маквейгом, Марк Холленбах-младший, которому недавно исполнился двадцать один год, со вздохом откинулся на спинку старого кресла в своей комнате на последнем этаже общежития Йельского университета. На Марке были спортивные брюки цвета хаки, вывернутый наизнанку свитер с пушистым воротом, на спине которого просвечивала эмблема университета — первая буква названия. На ногах — толстые шерстяные носки и спортивные туфли.

По неписаному закону студенты Йельского университета никогда не носили свитер эмблемой наружу. Всякая крикливость считалась тут неприличной, от неё слишком попахивало штатом Огайо. По терминологии йельских студентов, это был «не шик». Но с другой стороны, совершенно естественно желать, чтобы окружающие не забывали о том, что человек уже третий год играет правым крайним в сборной университета, особенно если он — сын самого президента США, что создаёт на поле невообразимые помехи психологического характера. Может, судья намеренно его не штрафует? И, может, защитник, который сломал ему ребро, просто надеялся сделать себе на этом рекламу? И почему именно ему предоставили право последнего штрафного удара в игре против сборной Гарварда? Марк сам чувствовал, что до правды ему никогда не докопаться. Но какова бы ни была эта правда, нельзя было позволить, чтобы свитер выдавал его с головой и все видели, как он гордится тем, что играет в составе сборной! Вот поэтому-то он и вывернул свитер наизнанку и притворялся, что не испытывает никаких иллюзий по поводу преходящей славы.