Леонид Кудрявцев - Фантастический детектив 2014 (сборник)

Махоня, вслед за Дитрихом и Уго Кирхсратеном, подошел поближе. Из-под земли на него щерился череп со струпьями сохранившейся кое-где кожи и клочьями свалявшихся белокурых волос.

– Похоже, – сказал Кирхсратен, глядя то на череп, то на Дитриха, – похоже, вы, господин, только что нашли Магду Флосс.

И Махоня заметил, что взгляд его сделался не по-хорошему оценивающим.

Когда оба Якоба, бросив заступы у камня, вместе с Уго Кирхсратеном отправились скорым шагом в сторону города за повозкой, чтоб перевезти кости покойной Магды Флосс на освященную церковную землю, Утер Махоня наконец обрел голос.

– Как вы догадались, господин Дитрих? – проговорил, заранее страшась возможного ответа.

И страшился не зря, поскольку Найденыш, глядя не на него, а на кости в раскопанной могиле, ответил:

– Порой, Утер, у меня бывают… – он замялся. – Назову их «видениями» – слово не слишком погрешит против истины.

Перевел взгляд на помертвевшего Махоню, усмехнулся грустно:

– Не бойся, никакой бесовщины. Это… даже не дар – подарок. Хоть я и не знаю, чем за подобный подарок отдариваться. Просто я чувствую присутствие колдовства или сил нечеловеческих.

Махоня облизнул сухие губы.

– И что же… – начал, не зная, о чем хотел спросить.

Но Дитрих только улыбнулся:

– Полагаю, мне нынче понадобится свидетель. А бывший жак в таком деле куда лучше темного бедняка.

Он вынул нож, коротким экономным движением рассек ладонь (кап-кап-кап, упали тяжелые темные капли), потом ухватил за руку и вздохнуть не успевшего Утера, ткнул острием в ладонь, чуть ниже внутренней части запястья. Крепко сжал – рана к ране – руку студиозуса-недоучки.

– Что… – вякнул тот, но от раскопанной ямы дохнуло холодом так, что заныли зубы, и Утер смолк, чувствуя, как колотится сердце.

А из-за ствола клена шагнула невысокая светловолосая женщина в красном платье и черно-белых юбках. Моргала и щурилась, словно шагнув на яркий свет из темной комнаты. Лицо же ее было бледным, словно обескровленным. Утер старался глядеть ей на руки, на платье, на юбки – только бы не встретиться глазами.

Женщина вздохнула, сделала шаг-другой вперед. Взгляд ее остановился на Дитрихе.

– Ты, – прошелестела, словно ветерок в ветвях клена. – Я вижу тебя.

– Я тоже вижу тебя, Магда Флосс.

Женщина опять замерла.

– Да, – сказала, подумав. – Да, так меня звали. Когда-то. Магда Флосс. У меня был муж… Курт…

Ветер дохнул в листья – или всхлипнул призрак погибшей злой смертью женщины?

– Они… Они убили его. Убили… Повалили моего мальчика, Тиля… Держали за руки… Заставили смотреть… А потом взяли меня… взяли, и…

Она замолчала, трепеща, словно сгусток утреннего тумана. Холод сделался почти невыносим, и только в запястье, там, где обхватывала его ладонь Найденыша, толкалось горячим, обжигающим: раз за разом, созвучно сердцебиению.

– Они повалили меня… Длинный достал нож… нож… «Запор мы уже сломали, – сказал, – а теперь поглядим, что в сундучке». Я помню… помню… доченька… сунули ее в руки Тилю, а Курт… Курт уже висел… и другой из них, со сросшимися бровями, я помню…

Она упала на колени, обхватывая плечи руками.

– Верни мне его, – сказала, глядя на Дитриха снизу вверх. – Верни. Моего сына.

– Говорят, – Утер чувствовал, как Найденыш тяжело и быстро дышит, сглатывает перехваченным горлом, – говорят, что он умер. Тиль. И говорят, что он был хорошим мальчиком.

Блаженным, добавил немо Махоня. Был блаженным мальчиком. Дурачком. Дурачком с золотыми руками.

– Нет, – покачала головой женщина. – Нет, не он. Умер мой старшенький, Тиль. Приходил ко мне, пел песенки. Я знаю, он в чертогах Господа. Но я говорю не о нем.

– А о ком? – спросил Найденыш, и в голосе его звучало неподдельное внимание.

– О младшеньком. О том, что был со мной, а потом – ушел. Ушел прочь. Он где-то неподалеку, я знаю. Верни мне его. Верни!

Дитрих разжал ладонь, выпуская из хватки запястье Утера, и видение развеялось, словно туман над водой.

– Младшенький? – хрипло спросил Махоня.

А Дитрих, наскоро перетянув ладонь куском отодранной от подола рубахи материи, бросился к могиле: выкидывал горстями землю, расчищая костяк покойницы. Потом сел на краю ямы, бессильно свесив ладони меж коленей.

Утер заглянул ему через плечо: под ребрами мертвой Магды Флосс угадывались – истлевшие, но явственные – крохотные косточки. Похоже, что покойница унесла с собой в могилу второго – нерожденного – ребенка.

– Где его похоронили?

Кирхсратен пожал плечами.

– За оградой, в яме для бродяг.

Глаза Найденыша стали бешеными.

– И отчего же?

Кирхсратен снова пожал плечами.

– Пришлый человек, семьи и родственников не осталось, друзей он завести не успел или не захотел. А магистрат платить за погребение отказался. Гольдбахен тогда…

– Гольдбахен?

– Да. Он целой речью разразился насчет пришлецов, души города и всякого такого. Мол, и тело осквернено, и неправильным будет хоронить такого в ограде.

– А священники?

– А что священники? На магистратские пиршества их приглашали часто, вот никто и не вякнул. Да и бароновы люди тогда по городу прохаживались – надутые, что твои петухи. Так что схоронили камнереза по-тихому. Хорошо еще сынка его, блаженного, пристроили – могли бы и взашей выгнать, как тот же Гольдбахен советовал.

– И кто его принял?

– Да при трактире у Фрица Йоге он обитал, в «Титьках». Парень-то мастеровитый оказался, весь в папаню-покойника. По дереву резал, как никто другой. Вы-то, знаю, в «Титьках» на постое, а значит, в зале резьбу по столбам и над дверьми видели. Так вот – мальца работа. Опять же, денег за труд не просит, за еду и угол работает, немой, тихий, работящий – отчего бы и не взять? Вот они вместе с сестрой…

– Сестра. Конечно. Кроха Грета, верно?

– Ага. Гертруда ее и выкормила. Мамка из Гертруды та еще: бабища она суровая, да за детьми приглядывает вполглаза. Хотя, врать не стану, в обиду девчонку она никому и ни разу не давала.

– А мальчишку? Тиля этого?

– А что – мальчишку? К девчонке, к сестре своей, он прикипел так, что не оторвешь. Говорили, он частенько в лес ходил, здесь его, на месте смерти родителей, видывали, если не брехали. А малышке все безделушки какие-то вырезывал: куклу ее видали? Его работа. Последняя, кажись, игрушка – как раз перед тем, как в горячке он слег, сестрице куклу и смастерил. Грета, значит, с ней, как я слыхивал, с той поры и не расстается: тетешкает ее, одевает.

Дитрих глядел на близящиеся стены Альтены, повозка поскрипывала, вихлялась лесной неровной тропкой, гроб с костьми Магды Флосс подпрыгивал на темных досках. И когда до ворот оставалось шагов, быть может, с полста, Дитрих повернулся к Утеру Махоне: