Дженнифер Барнс - Дурная кровь

ребенка. Она была мошенницей. Она сделала так, чтобы я могла положиться только на неё.

Она любила меня больше всех на свете.

На веки вечные. Несмотря ни на что.

— Может я и забыла Гейтер ради неё, — негромко произнесла я, позволяя Дину

догнать меня. — Даже когда я была ребенком, я умела хорошо читать людей. Я знала, что

она не захочет о нём говорить. Она должна была поверить, что всё это — неважно, что нам

не нужны были больше никто и ничто.

Моя мама позволила себе любить Кейна Дарби. Она впустила его — не только в

свою жизнь, но и в мою. Судя по остатку моего детства, она усвоила урок.

Что произошло? Почему ты его бросила? Почему ты уехала из Гейтера?

Я замерла перед олеандром. Его красновато-розовые соцветия выглядели

обманчиво яркими для ядовитого растения.

— Кейн сказал, что Лия будет в безопасности, — прямо сказала Дину я. — Пока

что, — я хотела остановиться на этом, но не смогла. — А ещё он сказал, что я не была бы в

безопасности на её месте.

— Дарби не знает Лию, — Дин посмотрел мне в глаза, не позволяя мне отвести

взгляд. — Если там ты была бы в опасности, значит, в опасности и она, — этими словами

Дин просил меня перестать отступать, просил меня вспомнить. А я могла думать лишь о

том, что ему не должно было приходиться просить.

У меня пересохло во рту. Я сглотнула. Затем я начала профилировать Кейна — на

этот раз, правильно.

— Однажды моя мать сказала тебе, что она тебя не заслуживает, но она не знала

твоих секретов, не знала, какой выбор ты сделал, — когда я произносила эти слова вслух,

они становились реальными. Я не сводила взгляда с Дина, позволяя его карим глазам

успокоить меня, даже когда я чувствовала, как вся моя жизнь — всё, что я знала о мире —

рушится у меня перед глазами. — Ты сказал, что не заслуживаешь её, не заслуживаешь

нас. Но ты этого хотел — хотел иметь семью. У тебя хорошо получалось о нас заботиться,

— мне было больно говорить об этом, и я понятия не имела о том, почему. — В твоём

прошлом должен найтись осколок этого желания, зернышко того, что значит быть семьей.

Если забыть о верности, честности, покорности и других громких словах, которыми

полнилось твоё детство, ты заботился о людях. И из-за этого ты совершал ужасные

поступки.

Кейн Дарби наказывал себя десятилетиями. Возможно, когда он встретил мою мать,

он позволил себе поверить, что этого было достаточно. Что он может быть с ней. Может

получить семью.

Но твоя семья никогда тебя не отпустит.

Я подумала о том, как Кейн пытался поговорить с Шэйном, стараясь смягчить вред,

причиненный его собственным отцом. А затем я подумала о Дине, который стоял в саду

рядом со мной. Его светлые волосы спадали на лицо. Дин был для меня тем, кем Кейн был

для моей матери. Как и Кейн, Дин много лет строго контролировал свои эмоции. Он

годами верил, что внутри него живёт что-то темное и извращенное. Он верил, что, если он

не будет осторожен, однажды он станет своим отцом.

Все мы по-своему возвращали себе отнятый жизнью контроль. Слоан — числами.

Лия — скрывая настоящую себя под слоями лжи. Майкл намеренно провоцировал гнев, а

не ждал, пока кто-то сорвется. Дин, как мог, контролировал свои эмоции.

А я использовала свои знания о людях, как оправдание того, чтобы не позволять им

узнать себя.

Стать частью программы «Естественных», означало отдать часть этого контроля.

Столько лет ты была для меня всем. Теперь я говорила не с Кейном. Я говорила со

своей матерью. Ты не позволяла мне видеться с семьей моего отца. Ты сделала меня

центром своего мира, а себя — центром моего.

Я обвила шею Дина руками и почувствовала его размеренный пульс. Он провёл

кончиками пальцев по моей челюсти. Я прижала свои губы к его губам и позволила им

раскрыться. Я ощутила его на вкус. Я хотела и чувствовала его. И я вспомнила:

Мама целует Кейна…

Первый день в школе…

Я разукрашиваю в закусочной Ри…

Мэлоди в саду.

— Что такое, трусишка? — на голове Мэлоди красуются хвостики. Её коленки в

ссадинах, а руки упираются в бока. — Это просто сад ядов! — она опускается на

корточки у одного из растений. — Если не зайдешь, я съем это листик. Я съем его прямо

сейчас и умру!

— Нет, не съешь, — говорю я и делаю шаг в её сторону. Она срывает лист с

куста и открывает рот.

— Прекратите валять там дурака!

Я оборачиваюсь. За нами стоит старик. Он выглядит сердитым и грубым, и на

нём рубашка с длинным рукавом, хоть сейчас и лето. На его коже змеятся неровные

белые и уродливые розовые линии.

Шрамы.

— Сколько вам лет? — настойчиво спрашивает мужчина. Я осознаю, что он

носит длинные рукава, потому что эти шрамы — не единственные.

— Мне семь, — отвечает Мэлоди, останавливаясь рядом со мной. — Но Кэсси

только шесть.

Воспоминание переменяется, и внезапно я бегу домой. Я бегу…

Ночь. Я в постели. Я слышу тяжелый удар. Приглушенные голоса.

Что-то не так. Я знаю это, и я думаю о старике в саду. Он разозлился на нас с

Мэлоди. Возможно, он здесь. Возможно, он зол. Возможно, он съест меня прямо сейчас.

Ещё один удар. Крик.

Мамочка?

Теперь я на верхней ступеньке лестницы. Внизу что-то есть.

Что-то большее.

Что-то тяжелое.

Внезапно на лестнице оказывается моя мать. Она опускается передо мной на

колени.

— Возвращайся в кровать, малышка, — на её руках кровь.

— Приходил старик? — спрашиваю я. — Он тебя ранил?

Мама целует меня в лоб.

– Это просто сон.

Я вернулась в настоящее, всё ещё прижимаясь к Дину. Моя голова покоилась у него

на плече, а его руки ласково перебирали мои волосы.

— На руках моей матери была кровь, — прошептала я. — В ночь, когда мы уехали

из Гейтера, я что-то слышала. Возможно, драку? Я была на втором этаже, и видела что-то

у подножья лестницы, — я сглотнула. У меня так сильно пересохло во рту, что я не могла

говорить. — На её руках была кровь, Дин, — выдавила я, не позволяя себя остановиться.

— А потом мы уехали.

Я подумала об остатке воспоминания.

— Есть что-то ещё? — спросил Дин.

Я кивнула.

— В тот день, когда мы уехали, — отстраняясь от него, сказала я, — я почти

уверенна, что я встретила Малкольма Лоуелла.

ГЛАВА 43

Дед Найтшэйда всё ещё жил в доме на холме, откуда открывался вид на Ранчо

Покоя.

Малкольму Лоуеллу было под девяносто. Он был прикован к инвалидному креслу и

— как сообщила агентам Стерлинг и Стармансу присматривавшая за ним медсестра — он