Роман Буревой - Маска Дантеса

— Мой отец вел работу в одиночку, и все записи были уничтожены по решению сенатской комиссии.

— В одиночку — в том смысле, что никто из патрициев не участвовал в его разработках. Никто, кроме тебя, не получил в наследство его формулу. Но у него были ассистенты. Из плебеев. Мне нужны их имена.

— Почему ты уцепился именно за эту версию? У тебя есть доказательства, что у сектантов оказался препарат моего отца?

— Похитители назвали эликсир «Сулла».

— Да любой бы назвал так отраву. Независимо от того, кто ее изобрел, — усмехнулся хозяин. — Правда, «Нерон» подходит куда больше…

— И все же. Мне необходимо знать, кто помогал твоему отцу. Я никого ни в чем не хочу обвинять. Не требую возмездия. Я хочу спасти жизни похищенных мальчишек. И только.

Кажется, впервые с начала их разговора Сулла отнесся к словам Корвина всерьез. Во всяком случае, улыбка перестала морщить губы, а вертикальные зрачки сделались вполне нормальными.

— Вот еще одна унизительная особенность патриция — даже смерть не может спасти их от следователей. Ты будешь допрашивать моего отца снова. А я держать за него ответ. — В интонациях Суллы не было раздражения или гнева — только горечь.

Корвин не стал отвечать на эту реплику.

— Итак… — сказал требовательно. — Я слушаю.

— Речь идет о жизни детей, — сказал молчавший до этого Флакк.

— Не надо! Не произноси только здесь слово «должен»! Или я выставлю вас обоих за дверь! — взъярился Сулла. Глаза его сделались красными. Причем радужка тоже поменяла свой цвет.

«Совсем не два кредита, а двести тысяч, — уточнил про себя Корвин. — Но все равно в этом есть что-то вульгарное…»

Марк молчал. Флакк тоже.

Но это, кажется, еще больше взбесило Суллу:

— Не говорите мне про детей! — проговорил он свистящим шепотом, подаваясь к Марку. От прежней маски изнеженного сибарита не осталось и следа. — Потому что я тут же вспоминаю, как мой дед изнасиловал десятилетнюю девочку. Почему ты не нашел тогда преступника, Корвин?

— Мой дед, — уточнил Марк. — Тогда префектом по особым делам был мой дед. Но он не занимался такими делами. Только убийствами. Преимущественно теми, что могли иметь общественный резонанс. Но если ты хочешь, чтобы справедливость восторжествовала, я займусь этим делом. Теперь.

— Нет. Не надо. И преступник, и жертва давно умерли. Ненавижу… — процедил Сулла сквозь зубы.

— Мы сейчас говорим не о детях. Всего лишь об эликсире, который создал твой отец. Об этом и вспоминай. Чем скорее мы закончим разговор, тем лучше.

Сулла усмехнулся:

— Неужели вас не мучают пороки предков? Тебя, Корвин. И тебя, Флакк. Нет? Никто из дедушек и бабушек не совершал ничего предосудительного? Завидую… Завидую и вспоминаю. — Сулла закрыл глаза, сосредотачиваясь.

Корвин вытащил капсулу с трубочками памяти. Сулла не видел его жеста, но угадал по шороху Упаковки. Предостерегающе поднял руку.

— Не надо. Я и так умею вспоминать, без твоей травки… — Он нахмурился. — Помощников было двое. Секретарша и ассистент… Секретарша — любовница отца… Ирида. Она знала формулу и испытывала состав на себе… Уехала вместе с отцом в изгнание. Умерла вскоре после смерти отца. — Сулла дернул ртом, что могло означать улыбку. — Это уже мои собственные воспоминания… Возможно, ее преждевременную смерть вызвал эликсир…

— А второй? Ассистент.

— Тит Флавий… Я… то есть мой отец… в шутку называл его императором. А он в ответ именовал патрона «диктатором». Флавий также отправился к отцу на Петру спустя два года. Флавий был довольно старым уже тогда. Он умер. Да, умер пять лет назад.

— Ну что ж… придется признать, что я направился по ложному пути, — вздохнул Корвин. — Соприкоснемся браслетами и простимся.

Сулла поднял руку, Марк тронул своим комбраслетом золотой браслет на запястье Суллы. Комустройства автоматически обменялись кодами.

— Захоти я стать следователем, ты бы взял меня к себе в группу? — спросил Сулла, когда Корвин был уже у дверей.

— Непременно. Но только никаких змей под ногами и трупов в ванной.

— Что за странная фантазия — сделать подобного человека своим помощником? Помощником следователя? — спросил Флакк, едва только поднял флайер в воздух. — Это же законченный псих.

— Нет, он никак не может сделать выбор — продолжить безобразия предков или их загладить. Его отец пытался стереть из памяти самые мерзкие эпизоды. И совершил еще одно преступление. А нынешний Сулла не опасен. Пока.

Марк закрыл глаза и тут же провалился в сон.

И снова очутился в таблине Суллы. Только теперь старший Корвин разговаривал с создателем эликсира. Старший Сулла ничуть не походил на своего младшего сына — надменный, уверенный в себе, озлобленный. Маленькие темные глаза, их взгляд впивался в собеседника — не ускользнуть. Длинный нос, немного запавший рот, острый подбородок. Над высоким лбом в беспорядке вились рыжие волосы.

— …Ты спрашиваешь, зачем я пытался создать это средство? Ты твердишь, что мой напиток — зло. А между тем я, может быть, спасаю всех патрициев. И весь Лаций в придачу.

— В каком смысле? — Знаменитая манера префекта Корвина: выказать максимум непонимания… пускай другие объясняют происходящее, а он будет слушать. Узнать образ мыслей подозреваемого — не так уж мало.

Сулла старший тут же попался на эту нехитрую уловку:

— Когда-нибудь генетическая память переполнится, как память самых совершенных компьютеров, и очередному поколению не на что будет «записывать» собственную жизнь. Они будут жить чужими воспоминаниями, не действовать, а пребывать в летаргии. Прошлое поглотит их мозг, не оставив места для настоящего и уж тем более — для будущего. Я спасаю наше будущее, Корвин!

— Ты говоришь глупости, Сулла. Наша память устроена так, что место для нового всегда найдется. Прошлое, незначительное, или слишком отдаленное, просто архивируется. Мы не помним давних событий, но имеем к ним доступ. В нужный час архивы открываются, и подсказки всплывают в нашем мозгу. В дальнейшем все больше информации будет храниться в свернутом состоянии, все меньше окажется доступной непосредственно. Наши отдаленные потомки, возможно, уже не будут помнить отдельных событий. Им в наследство достанутся лишь знания…

— И мы сравняемся с плебеями. Они могут закачивать информацию в свою память через шунт…

— Нет, это совсем другое. Наши знания освящены личным опытом, а их знания безличны.

— И все же… Как ты не понимаешь! Я даю патрициям свободу! Они могут уничтожить то, что им претит… О чем им не хочется помнить! Достаточно своих прегрешений, Корвин! Зачем моему будущему сыну знать, как я стер память его брата? Зачем? Пусть человек отвечает за собственные преступления, зачем его казнить вновь и вновь за чужие вины?