Алексей Пехов - Белый огонь [СИ c издательской обложкой]

В рощах, где туман цеплялся за ветви, застревал меж корней, щекотал щеки и шею, властвовала такая тишина, что их шаги и дыхание казались совершенно чужеродными в этом безрадостном месте. Ботинки тонули в гнилых охряно-коричневых листьях, оскальзывались, чавкали грязью, стоило лишь спуститься к ручью.

Откуда-то издали донесся крик кукушки, робкий и неуверенный. И стих, больше уже не повторяясь.

Стоило покинуть рощу, как налетел ледяной ветер. Он волновал море травы, пригибая ее к земле, и бросал сырость прямо в лицо, столь же щедро, как делится монетами со своим кошельком богатый торговец.

– Белые флаги, – прошептала Шерон после того, как они не говорили ничего друг другу больше часа.

– Что? – покосился на нее Тэо.

Она поняла, что сказала это вслух и повторила с некоторым сомнением, словно до сих пор не была уверена в том, что видела:

– Белые флаги. У Вэйрэна в Битве Теней был белый стяг. Всегда говорили о темных знаменах, но он и его сторонники предпочитали белое. А черные полотнища были у противоположной стороны. У Шестерых.

– Черный людям понятнее. Тьма. Зло. Поэтому проигравшим выдали именно такой цвет. Так лучше для истории.

– Но не для понимания ее. Не для того, чтобы узнать истинные причины всего.

– Все, что ты говоришь, лишь домыслы. Ты не можешь знать.

Белые глаза посмотрели на него.

– Я знаю. – Рука коснулась браслета. – Он знает. И показал мне.

Шерон рассказала о том, что видела, когда упала за борт. О мертвых, о бледных равнинах Даула, о Шестерых и битве. О крови, смерти и разбитых надеждах. И ранах, которые до сих пор остались в мире.

Тэо молчал.

– Ты не выскажешь сомнений? – наконец спросила указывающая.

– В реальности увиденного тобой? Нет. Я верю в твой рассказ. Хотел бы я знать, о чем говорила Мерк с братом.

Шерон думала о том же уже не раз, но подозревала, что эта часть истории никогда не всплывет из прошлого.

– Ты ведь ощущаешь ее? Статуэтку?

– Да. Лавиани ведет нас в правильном направлении. Не вижу причин вмешиваться.

Она тихонько рассмеялась.

Холодало, и указывающая, спрятав пальцы в рукавах, произнесла, словно прежнего разговора и не было:

– Я всегда думала, что в Треттини гораздо теплее. Даже зимой.

– Так и есть, – согласился Тэо. – В Рионе в это время даже цветут апельсины, если год удачный. Но в этом месте правила, возможно, иные.

– По мне, пусть уж лучше не жарко, но никакой тьмы из старых легенд.

– Мне кажется, ее давно здесь нет. Выветрилась, как и на Талорисе.

– Там она была, – напомнила ему Шерон. – Мэлги. И Голиб. И шаутт, что ждал нас во дворце Скованного.

Ему пришлось признать ее слова, чуть склонить голову с темными волосами, намокшими и липшими ко лбу.

– Говорят, раньше здесь стояло много городов. Не только Аркус. И другие. Ничего не осталось. Ни домов, ни дорог. Даже камни поглотила земля.

– Все уходит. Все умирает. – Она устало повела плечами, подумала, чувствуя, как лямка походной сумки впивается в тело, перевесила сумку.

Одежда впитывала морось, овечья безрукавка начинала пахнуть все сильнее, голод медленно ворочался в желудке, то и дело поднимая голову. Не тот голод тзамас, а обычный, человеческий. На корабле почти не осталось припасов, и то, что они взяли с собой, приходилось экономить, потому что непонятно, как долго им придется идти, пока они не найдут еду.

Тэо видел, что путь утомил указывающую – они шли без остановки уже несколько часов, и она двигалась вперед, опустив голову, монотонно переставляя ноги в испачканных ботинках и штанах, по колено заляпанных грязью. Он взял ее под руку и, отвечая на взгляд белых глаз, взгляд странный, который невозможно прочесть, произнес беспечным тоном:

– Помогу тебе. Так нам обоим будет легче.

Шерон негромко рассмеялась, понимая, что ему-то волочить ее за собой будет уж точно менее легко, чем если бы он шел без нее.

Еще час под усиливающимся промозглым дождем, в тускнеющем дневном свете, по дороге, которой не было, привел их к холмам. Угрожающим, голым, казавшимся совершенно потерянными в наступающих сумерках. Словно они были единственной существующей в мире опорой, островком надежности, а за ними, куда ни кинь взгляд, лишь туман, дождь да расползающийся мрак.

– У тебя кровь течет из-под рукава, – негромко сказал Тэо.

Его глаза в скудном свете казались волчьими и непохожими на человеческие. Впрочем, Шерон знала, как выглядит сама, и предполагала, что она бы выиграла конкурс на самый ужасный взгляд среди всех в герцогствах, уступив разве что шаутту.

– Не обращай внимания. – Она стерла темную дорожку с запястья, потрясла рукой, понимая, что на несколько часов забыла о том, что браслет там, под рубашкой.

– Носить его больно?

Она нахмурилась, подбирая слова:

– Подобное нельзя назвать болью. Это как… – В голове было слишком много образов, и тихий шепот, ласковый и мягкий, не делал ее задачу проще. – Как вернуться домой после долгой зимней дороги через холмы. Ты замерз, устал, несчастен, одежда промокла от пота, натирает кожу. Пальцев уже не чувствуешь. Льдинки вьюги иссекли щеки и лоб. Горло дерет, тяжело восстановить дыхание. Мышцы ноют, плечи болят, спину выламывает, ноги словно в стальных ботинках, с трудом идешь. Ты едва жив. Едва стоишь. Едва не теряешь сознание от усталости, и всего лишь шаг отделяет тебя от того, чтобы упасть. Зарыться лицом в снег и уснуть. Ты знаешь, что уже не проснешься, и лишь это дает какие-то силы. И вот ты переступаешь порог своего дома. Старого, надежного, вырастившего тебя, помнившего твоего отца и деда. Здесь все знакомо, все удобно, все твое. Уютно, тепло, надежно. Крепкие двери, если уж на то пошло. Тебя ждет горячая ванна, вкусный ужин, мягкая постель. И помощь. Вся, какую ты захочешь от тех, кто живет под этой крышей… Он дает умиротворение, веру в собственные возможности, как будто я обрела давно потерянную часть себя, самую важную. Словно раньше не жила, а существовала вот в этом. – Она обвела рукой безрадостную местность, сизую от дождя и тумана.

– То есть если ты снимешь его… – Акробат не стал продолжать.

– Я сниму! – резко произнесла Шерон, в первую очередь убеждая себя, а не его. – Но не сейчас.

– Кровь не останавливается, – напомнил он, вновь показывая на появившиеся капли. – Ты ослабнешь.

– Я куда сильнее ослабну, если расстегну его. – Шерон коснулась кончиком языка внутренней поверхности щеки, там, где она прокусила ее несколько раз, поднимая и управляя мертвыми. Таким облегчением было отпустить их, заставить вновь скрыться под водой, вернуть им благословенный сон, перестать ощущать их боль, ненависть и голод.

Что скажет Мильвио, когда увидит ее? Что скажет, когда узнает, что она умеет делать?