Петр Ингвин - Зимопись. Книга первая. Как я был девочкой [AT, с илл.]

Любой, кто разбирается в книгах или кино, скажет, что трагедия — это драма, в которой кто-то умирает. Это так. Но кое-что еще. Трагедия — когда в споре, где кто-то умер, обе стороны были правы. В этом трагедия.

Мне было плохо. Легко быть правым, если от этого не умирают люди.

Мы ехали с Томой на разных лошадях, притороченные к спинам наездников, и словно вели безмолвную беседу.

«Гордей умер из-за меня, из-за моих выкрутасов».

«Не говори так. А Малик и Шурик? Они живы только благодаря тебе».

Я все понимал. Но душа болела.

Непривычная еда, оцарапанные нервы и непрерывная череда событий со смертью человека, который мне доверился, наложились друг на друга… и дали неприятный эффект. Я думал перетерпеть, но корчи и возня не остались незамеченными. Зад царевны поочередно совершил несколько продольных и поперечных движений, и она подозрительно оглянулась.

— Мне… на минутку, — простонал я. — Надо.

— Надо, так надо, — не стала спорить царевна. — Перекур!

Маленький отряд остановился.

— Вы курите?! — И здесь достала эта вредная ненавистная привычка. В первом классе мне выдохнул в лицо старшеклассник. Как я не задохнулся, не представляю, но желания пробовать с тех пор даже не возникало.

— Курим? — не поняла Милослава, с неясным сомнением окидывая меня взором с ног до головы. — Не слышала. Это команда на краткий отдых. Любой с детства знает.

Гм. Повод задуматься. Осталось понять, о чем.

Приемлемое местечко нашлось за деревьями, расшнурованные шаровары поехали вниз, и я присел, закинув полы халата на колени. Рука машинально нарвала больших мясистых листьев: опыт туризма у меня имелся, уже не раз доводилось пользоваться дарами природы вместо благ цивилизации.

В траве ползали привычные глазу муравьи. Возможно, Малик опять сказал бы, что не наши или не муравьи. Уходя, я поднял одного и надкусил попку. Брызнуло кислым. Все как обычно.

Остальные тоже воспользовались «перекуром». Глаза Томы, возвращавшейся с другой стороны, просигналили: есть, о чем посекретничать. Что ж, поиграем в шпионов. Небрежно «гуляя» по полянке, с каждым шагом мы сближались, пока не стал слышен шепот:

— Мне даже неудобно было отлучаться. Когда ты пошел… за тобой следили, представляешь?

Мне на щеки словно кипяточком плеснули.

— Прямо… там?

— Отсюда. Милослава сначала глаз не спускала. Потом успокоилась. Думала, что сбежишь? Или зачем-то руки на себя наложишь, как показывал. Или, как воображает мелкая, — Тома кивнула на подкармливавшую лошадь Зарину, одновременно косившуюся на нас, — колданешь как-нибудь. Ты же ангел, вдруг умеешь?

Она сглотнула вырвавшийся смешок.

— По коням! — поплыло над лесом.

Зарина приглашающе помахала Томе. Мне помогли взобраться за щит царевны. Деревянный изнутри, ко мне он был обращен холодным начищенным металлом. На щитах в этом мире рисовали узоры, цветы и орнаменты — как и на бляхах ремней, на пластинах лат, ножнах, шлемах, седлах и прочей ерундистике, что усердно покрывалась гербами их носителями на родной Земле. Столь наплевательское отношение к геральдике и принадлежности к определенному дому напрягало. Впрочем, это я западных фильмов насмотрелся и книжек о рыцарях начитался. О том, как заведено у моих предков, понятия не имею. Может, именно так, и это именно они?

Когда дорога снова принялась вытрясать душу из привьюченого, словно бурдюк, тела, я спросил:

— Можно три вопроса?

— Только три? — Благодушие и покой царили на лице Милославы.

— Для начала. Но очень волнующие. Куда едем, зачем и, главное, что с нами будет потом?

— Правильные вопросы.

Милослава с минуту что-то обдумывала, словно распределяла файлы по папкам «говорить» и «не говорить».

— Первое. «Куда», — вскоре начала она. — В башню Варфоломеи, цариссы Западной границы. Самой сильной цариссы этого региона.

— Ты ее дочь? — с большой долей уверенности предположил я.

Царевна кивнула.

— И Карина с Зариной. И не только. Говорю же: самая сильная. Теперь — «зачем». Мы обязаны доставить ангелов в крепость. Для этого нужно собрать надежную свиту, чтобы не получилось, как с Гордеем. Боец был знатный, а думалка хромала. Еще: ангелы, вообще-то, ничьи, но при желании могут оказаться чьими-то, вот и появилась мыслишка…

Словно ужалило: чьи-то? Нас хотят приватизировать?

Общество религиозного фанатика и обманщика Гордея вспоминалось во все более радужных тонах. Впрочем, несмотря на выказываемый пиетет, он тоже считал нас имуществом.

— Что будет потом? Скажу одно, — продолжила Милослава, — все будет по закону. Как — не знаю. Третья заповедь гласит: соблюдай закон. Так и сделаем.

— Гордей упоминал заповеди, — припомнил я. — У вас, должно быть, другая нумерация. У нас тоже в разных конфессиях по-разному. Последняя разве не «не возжелай жену ближнего своего»?

— Как?! — Милослава подавилась воздухом, а затем заржала громче своей испугавшейся гулко вторившей лошади. — Слов нет, одни междометья. А четвертая? Ну-ка, повесели еще.

— Почитай отца твоего и матерь твою, — хмуро сказал я.

— Придумают же, — чуточку успокоилась Милослава. — Сказано: почитай матерь свою и чужую, ибо Алла, да простит Она нас и примет, дала нам мир, а они дали жизнь. Эта заповедь звучит только так, отступление — грех. Грех — это смерть. Ясно?

— Угу.

Царевна почти не управляла конем. Ищейкой, взявшей след, тот сам находил дорогу. Или у здешних коняк навигатор в голове? Как у наших голубей, отчего они всегда возвращаются.

Скорее всего, часто ездит этими местами. Самое скучное объяснение обычно самое правильное.

В начале разговора справа приблизилась Зарина с Томой за плечами. Розовенькие ушки обратились в локаторы. Милослава шуганула ее каким-то крепким словцом, дальше нам никто не мешал.

— Почему ты сказала Гордею «Вы вымираете»? — нарушил я молчание. — Кто вымирает?

— Их семья. Совсем слабая. Теперь еще лучшего бойца лишилась. — Задумавшись, царевна стрельнула глазами по сторонам и выдохнула, пересилив себя: — А как жизнь у вас? Там?

Ее палец пронзил небо.

Сказать, что вопрос меня поразил — ничего не сказать.

— Закон запрещает слушать ангелов, — напомнил я. — Не слушать истории ангелов, не спрашивать о нашем мире. Кто слушал — жуткое наказание.

— Именно, — спокойно согласилась она. — Но закон есть закон, а жизнь есть жизнь. Так как у вас?

— Не боишься?!

— Наслушались алла-хвалинских идиотиков? Заруби на носу или где хочешь: отвечаешь только за то, что докажут. Мы здесь вдвоем. Во всевидящее око Аллы я не верю. Значит, если не проболтаемся, никто не узнает. Где никто не знает, закон бессилен.

Вспомнилось, как в одном школьном кабинете кто-то расписал стену паскудными надписями. Принялись искать виновных. Валерий Вениаминович сказал: «Он был один». «Почему вы так уверены?» «Было б хотя бы двое — я бы уже знал».