Петр Ингвин - Зимопись. Книга первая. Как я был девочкой [AT, с илл.]

— Алле хвала! Алле хвала! Алле хвала! — троекратно грянула заполненная площадь.

— Я обвиняю! — продолжила Дарья. Солнечный луч бил в глаза, но она не замечала. Раскрывшаяся в праведном гневе фигура отбрасывала крестообразную тень. Площадь сурово молчала. — Фома, сын Евпраксин, нарушил закон, проникнув на территорию школы под именем погибшей сестры-близнеца. Его убитая горем мать хотела таким способом сохранить семью, оставшуюся без прямой наследницы, за что тоже понесет наказание. Фома признался сам, без давления, при свидетелях. И да свершится справедливость в соответствии с данным свыше законом!

— Алле хвала! — взорвалась толпа единым воплем.

Глаза собравшихся горели жаждой восстановления справедливости. Иными словами — жаждой убийства. Они готовы были навести ее сами, здесь же, своими руками, пальцами, ногтями, зубами. Это было страшно.

— Я обвиняю! — еще раз выкрикнула Дарья хлесткую формулировку, от которой огонь бежал по жилам. — Ученица школы Глафира Натальина знала о преступлении и не менее преступно покрывала его!

Я скосил глаза на Зарину. Бедная девочка едва держалась на ногах, примеряя ситуацию на себя. Каждое «Я обвиняю!» вырывало у нее кусок тела и жизни. Только бы продержалась. Только бы.

— Я не знала! — донесся жалкий крик со столба. Над площадью рваным дождем пролились сотрясающие рыдания.

Дарья насмешливо покосилась назад.

— Можно было поверить, если бы я отреагировала на подозрения Аглаи прямо во время наказания псевдо-Феодоры. Мы не зря ждали ночи. Пусть в мое отсутствие, но при серьезных свидетелях обвиняемую, моно сказать, вынули не из собственной постели. Что скажешь в свое оправдание?

— Будь ты проклята, старая мымра! — в гневе отчаяния задохнулась Глафира.

Дядя Люсик смотрел на меня. Теперь я понял — он хотел предупредить, спасти. Доля секунды, и из моих уст вылетела бы смертельная глупость, которая уничтожила как меня, так и Тому, Зарину… и мало ли, куда протянулись бы щупальца цариссиного следствия. Как говорится, был бы человек, статья найдется.

— Твои слова можно считать признанием? — с ухмылкой вопросила Дарья.

— Будь ты проклята! — повторила обвиняемая, потерявшая последнюю надежду.

— Согласитесь, — обвела Дарья взглядом присутствующих царисс, — это является косвенным признанием. Невиновный человек будет стоять на своем до конца. Итак, она призналась сама, без давления, при свидетелях. И да свершится справедливость!

— Алле хвала! — крикнула площадь, требуя скорейшей расправы.

Немедленной. Показательной. Кровавой. Они жаждали жертвоприношения. Человеческой жертвы во славу призрачной справедливости.

Призрачной ли?

Возможно, я не прав. Просто совесть не чиста. Не будь я мальчиком в девичьей шкуре, тоже орал бы со всеми и желал отмщения преступнику. Вывод прост и обиден для моего утраченного мира: честные — за суровость, жулики — за милосердие.

— Сначала накажем за обман, — сообщила Дарья. — По одной плети за каждую обманутую ученицу. Приступить!

Бойники вытащили из-за поясов подготовленные плети.

Замах — удар — вскрик.

Красные полосы поперек спин.

Пожирающие или опущенные глаза зрителей.

Умирающие в слезах и конвульсиях лица жертв.

Вздутая исполосованная кожа.

Двадцать раз.

И — тишина.

Если б не веревки, обвиненные валялись бы на траве. Без сознания. В болевом шоке. Сейчас они просто висели. Головы болтались. Кровь сочилась и капала, сочилась и капала. Внизу собирались лужицы, текли ручейки. Бывшие белые тела расцветились багровой паутиной.

— Теперь к главному, — дождавшись завершения, заключила Дарья. Внимание зрителей увлеченно переключилось на нее, о жертвах мгновенно забыли. — Все знают, за нарушение закона — смерть. В присутствии трех царисс и нескольких десятков других уважаемых людей, которых обязательно перечислим поименно в зимописи сегодняшних событий, мы приговорили Фому Евпраксина и Глафиру Натальину к справедливости. Но не будем портить себе аппетита. Отложим. Сегодня праздник. Нас почтили своим присутствием лучшие люди, уже стынет обед, как мне показывают. Просто обед, даже перекус с дороги. Настоящий пир мы закатим позже, у меня в башне, завтра или послезавтра. Школа для такого, к сожалению, не приспособлена. Пока же, чтобы не морить голодом прибывших, прошу к столу. Места в школе мало, поэтому первыми прошу пройти уважаемых царисс и их семьи. Войницы с войниками отобедают вторым кругом. Ученицы последними. До сигнала они могут продолжать занятия. Приглашенных — прошу.

Толпа зашевелилась, распалась на части и расползлась, словно проснувшийся осьминог. Щупальца, состоящие из войников, скользнули к шатрам, более цветастые и сверкающие — к дверям кухни.

К нам примчалась Астафья:

— По коням!

Ворота проскрипели открытие. Наспех собранные, мы выметнулись наружу. Наверное, учениц вытурили, чтоб не мешались. Снова разбив всех на группы, нашу, под командованием Карины, Астафья остановила.

— Езжайте к развилке. Встретите сестриссу Аркадию. Препроводите в школу. Если не будет других указаний, то снова выезжайте на занятие.

Карина подтвердила приказ, группа Астафьи ускакала в сторону.

Наша четверка отправилась по дороге. Карина ворчала:

— Хоть бы одеться дали по-человечески. В таком тряпье встречать сестриссу. Где это видано! Как рванье деревенское, босота беспортковая…

— Сестриссе не нужен показной блеск, — благочестиво заметила маленькая Клара. — Важнее, что у нас внутри. Я рада, что выбрали нас.

Карина удивленно покосилась на нее и умолкла. Мы с Томой зажали лошадь Клары в тиски:

— Объясняй. Сестрисса — кто это, откуда, чем занимается, за что отвечает, и с чем ее едят. Шутка.

Признаться в последнем возникла необходимость, иначе девочка закричала бы от ужаса. Покачав головой, Клара сказала:

— Аркадия — сестрисса храма этой вотчины. Если ее пригласили, то намечается какое-то серьезное событие в одной из высших семей. К примеру — свадьба. Любые изменения проходят лишь с благословения сестер.

— Сестры, как понимаю, — бросил я Томе через голову Клары, — это типа наших монашек. Сестрисса, выходит, вроде настоятельницы.

— Обращаться к сестриссе следует «ваше преосвященство», — прибавила Клара.

— Ого, — переглянулись мы с Томой.

Как к кардиналу в «Трех мушкетерах», если ничего не путаю. Или путаю?

Стоп. Не обольщаться. Здесь нам не тут. Одни и те же слова могут иметь разный смысл.

Сестрисса в сопровождении еще четырех фигур уже двигалась нам навстречу, дорогу знала. Да и куда тут сворачивать? Нас послали скорее для форсу, хороший понт дороже денег. Ну, еще типа уважение выказать. Что может быть одним и тем же.