Джордж Мартин - Буря мечей. Том 1

– Я чуть не упала, – сказала она со слезами на глазах. – Два раза. Нет, три. Стена хотела сбросить меня, я чувствовала. – Одна слезинка медленно сползла у нее по щеке.

– Худшее уже позади, – попытался ободрить ее Джон. – Не бойся.

Он хотел обнять ее за плечи, но она двинула его в грудь так, что он почувствовал это сквозь шерсть, кольчугу и вареную кожу.

– Я не боюсь. Ничего ты не знаешь, Джон Сноу.

– Отчего же ты плачешь?

– Только не из-за страха! – Она яростно топнула по льду каблуком, отколов кусок. – Я плачу потому, что мы так и не нашли Рог Зимы. Мы разрыли с полсотни могил и выпустили тамошних призраков на волю, но так и не нашли Рог Джорамуна, чтобы разрушить эту груду льда!

Его рука горела.

До сих пор, когда факел, которым прижгли его культю, давно погас, много дней спустя, он все еще чувствовал, как огонь пожирает его руку, и как пальцы, которых у него больше нет, корчатся в пламени.

Он и раньше получал раны, но такого с ним еще не случалось. Он не знал, что бывает такая боль. Иногда с его губ невольно срывались забытые молитвы – молитвы, которые он заучивал ребенком и с тех пор ни разу не вспоминал, которые они с Серсеей читали, стоя рядом на коленях в септе Утеса Кастерли. Он даже плакал, пока не услышал, как Скоморохи над ним смеются. Тогда он приказал своим глазам стать сухими, а сердцу – мертвым. Горячечный жар помогал ему, осушая слезы. «Теперь я понимаю, что чувствует Тирион каждый раз, когда над ним смеются».

Когда он вторично выпал из седла, их с Бриенной снова посадили на одну лошадь и крепко привязали друг к другу. Однажды их связали не в затылок, как обычно, а лицом к лицу.

– Влюбленные, – громко вздыхал Шагвелл, – какая прелестная картина. Жестоко было бы разлучать рыцаря с его дамой. – Он залился своим визгливым смехом и добавил: – Вот только кто из них рыцарь, а кто дама?

«Будь моя рука на месте, ты бы узнал, кто из нас кто», – думал Джейме. Его конечности онемели от веревок, но он этого почти не замечал. Его мир сузился до очага боли на месте утраченной руки. Бриенна прижималась к нему, и он утешался тем, что она теплая, хотя пахло от нее не лучше, чем от него самого.

Отрубленную кисть руки Урсвик повесил ему на шею, и она ерзала по груди Бриенны, а Джейме то проваливался в забытье, то вновь приходил в себя. Правый глаз у него заплыл, рана, нанесенная ему Бриенной, воспалилась, но больше всего мучений доставляла рука. Кровь и гной сочились из культи, и ее дергало при каждом шаге лошади.

В горле так саднило, что он не мог есть, но пил он все, что ему давали – и вино, и воду. Однажды, когда ему дали очередную чашу, он, содрогаясь, принялся жадно из нее пить. Скоморохи заржали так, что ушам стало больно.

– Ты пьешь лошадиную мочу, Цареубийца, – сказал Рорж, но Джейме мучила такая жажда, что он все равно допил до дна. Правда, потом выблевал все назад. Бриенну заставили смыть блевотину с его бороды и каждый раз заставляли обмывать его, когда ему случалось обмараться в седле.

В одно сырое холодное утро, когда ему немного полегчало, им овладело безумие. Он потянулся левой рукой к мечу дорнийца и выхватил его из ножен. «Пусть убьют, – думал он, – по крайней мере я умру в бою, с мечом в руке». Но из этой затеи ничего не вышло. Шагвелл перескакивал с ноги на ногу, уворачиваясь от его ударов. С трудом держащийся на ногах Джейме яростно махал мечом, пытаясь достать дурака, но тот крутился, приседал и отскакивал в сторону. Скоморохи ухахатывались над неуклюжестью Джейме. Наконец он споткнулся о камень и упал на колени, а дурак подскочил и чмокнул его в макушку.

Рорж вышиб меч пинком из его слабых пальцев.

– Это было жабавно, Шареубийша, – сказал Варго Хоут, – но больше так не делай. Иначе я отрублю тебе другую руку, а может, и ногу.

После Джейме долго лежал на спине, глядя в ночное небо и стараясь не думать о боли, которая обволакивала его правую руку при каждом движении. Ночь, как ни странно, была прекрасна. Тонкий месяц плыл по небу, и ему казалось, что он еще никогда не видел столько звезд. Королевская Корона стояла в зените, Жеребец дыбился, Лебедь плавно совершал свой путь. Лунная Дева, робкая как всегда, пряталась за сосной. «Как может эта ночь быть прекрасной? – спрашивал он себя. – Как звездам не противно смотреть на такого, как я?»

– Джейме, – прошептала Бриенна так тихо, что он подумал, будто это ему снится, – Джейме, что ты делаешь?

– Умираю, – прошептал он в ответ.

– Нет. Ты должен жить.

Он сделал попытку засмеяться.

– Хватит командовать, женщина. Захочу – так умру, тебя не спрошу.

– Выходит, ты трус?

Это слово потрясло его. Он, Джейме Ланнистер, рыцарь Королевской Гвардии, Цареубийца. Трусом его еще никто не называл. Как угодно: клятвопреступником, лжецом, убийцей, жестоким, бессердечным, вероломным, но не трусом.

– А что мне еще остается? – спросил он.

– Жить. Бороться. Мстить. – Бриенна произнесла это слишком громко. Рорж пришел, надавал ей пинков и велел держать язык за зубами, если она хочет его сохранить.

Бриенна старалась не стонать, а Джейме думал: «Трус? Неужели? Они отрубили мне правую руку – значит я весь заключался в ней? Боги, неужели это правда?»

Женщина права. Нельзя ему умирать. Серсея ждет его, нуждается в нем. И Тирион, его младший брат, любящий его непонятно за что. И враги тоже ждут: Молодой Волк, побивший его в Шепчущем лесу, Эдмар Талли, державший его в темнице закованным в цепи, и эти Бравые Ребята.

Наутро он заставил себя поесть. Ему давали дробленый овес, лошадиную еду, но он съел все подчистую, и вечером тоже. «Живи, – твердил он себе, когда овес застревал в горле. – Живи ради Серсеи, ради Тириона, ради мести. Ланнистеры всегда платят свои долги. – Культю дергало, и от нее шел смрад. – В Королевской Гавани ты скуешь себе другую руку, золотую, и когда-нибудь разорвешь ею горло Варго Хоуту».

Дни и ночи сливались в тумане боли. Он дремал в седле, прижавшись к Бриенне, вдыхая смрад своей гниющей руки, а ночью просыпался на твердой земле от страшного сна. На ночь его привязывали к дереву, несмотря на его слабость, и он находил утешение в том, что они и теперь его боятся.

Бриенну всегда привязывали рядом с ним, и она лежала в своих путах, как дохлая корова, ни слова не говоря. «Женщина воздвигла крепость внутри себя. Рано или поздно они ее изнасилуют, но за крепостные стены им не пробиться». А вот его стены рухнули. Они отняли у него правую руку, которой он держал меч – без нее он ничто. От левой ему никакой пользы. В левой он с тех пор, как научился ходить, держал щит, и только. Это правая рука делала его рыцарем, правая рука делала его мужчиной.