Джон Френч - Рабы Тьмы

На губах демона мелькнула улыбка.

— Власть — это игра, великая игра, не знающая масштабов и границ. Когда чумные ветра слабеют, приходит огонь войны и сжигает трупы, гниющие на полях. Когда невоздержанность становится совершенной, вступает слепой случай и отравляет ее. И этот танец бесконечен.

— Он видел все силы и заключил договор с ними, — сказал Малогарст, но внутренне уже понимал то, что следовало из слов демона, хотя и продолжал возражать. — Он — не пешка в их игре.

— Разве нет? Не пешка, но всё же фигура на игровой доске. Это и есть истина любой власти, не так ли?

— Но силы варпа избрали Воителя как своего союзника против Императора.

— Свое орудие, не своего союзника. Ложь — не забывай. Единожды все силы потустороннего царства поставили эту цель превыше своей борьбы за превосходство друг над другом. Можешь ли ты представить, насколько это редкое событие? «Хаос», так вы иногда называете нас на языке смертных. И в этом имени есть истина. А Хаос отвергает единство и равновесие. Он стремится к раздору, к битве, к обману и разложению. Неважно, что нас объединяет, — те силы, что разделяют нас, всё равно победят.

— Все они хотят заполучить его себе, — сказал Малогарст. — Они знают, что победа близка, и не хотят делиться трофеями. — Он посмотрел на окровавленную фигуру Гора, бредущего по вечному полю битвы. — Они разрывают его на части…

— Как дети, которые не могут поделить игрушку. — Демон тоже смотрел на Гора. Примарх продолжал двигаться вперед, но теперь замедлился. Похожие на собак существа с шестью ногами и освежеванными черепами взбирались друг на друга, чтобы укусить его; их зубы высекали искры из брони, а пронзительный вой перекрывал выстрелы.

— Как внизу, так и наверху. Они разрывают его на части, точно так же, как разрывают тебя и твоих союзников в царстве плоти. — Малогарст взглянул на демона, прищурившись. — Ты видел это, — продолжал демон, — все эти фракции и всю ложь, и перемены, гноящиеся в темноте. Боги используют множество орудий — кого–то добровольно, кого–то в неведении, — но все они служат, неважно, знают они это или нет. Битвы во имя гордости, разрушительные амбиции, желания, осуществляемые во мраке, — всё склоняет весы в ту или иную сторону. И всё это время Гор слабеет.

— Ты хочешь сказать…

— Волки сжимают кольцо, Кривой. Гор сражается, но он проигрывает.

— Но тогда Хаос не получит ничего.

— Неужели? — переспросил демон. Малогарст уставился в его неподвижное, улыбающееся лицо. — Он должен принять это, Малогарст. Он должен сдаться, чтобы выйти победителем. Это — единственный путь. Он должен сделать последний шаг. Иначе они раздерут его на части, пока он будет сопротивляться, и возведут другого на его место.

— Нет никого другого, — сказал Малогарст. — Не может быть.

— И может, и будет. Если ты хочешь спасти его, ты должен заставить его понять, что он обязан склониться.

— Ты лжешь, — выдохнул он.

— Нет, — сказал Амарок. — Нет, я говорю тебе правду, которую ты не хочешь слышать.

— Он не падет, — выплюнул Малогарст и устремился вслед за образом Гора. — И я не подведу его.

Небо над головой мигнуло, залившись красным. Толпы воинов, грохот выстрелов и крики умирающих еще были здесь, но словно бы отдалялись.

— Нет! — выкрикнул Малогарст. Образ Гора становился смутным, растворяясь, будто чернильный след в кровавой воде. — Нет! — он повернулся к демону.

— Похоже, мир плоти зовет, — усмехнулся тот.

— Ты…

— Помни, что я сказал, Кривой, — произнес демон — снова голосом Йактона Круза. — Как наверху, так и внизу. Волки сжимают кольцо. — Амарок поднял руку, и его образ начал выцветать; серебряная монета сияла в центре раскрытой ладони. — Мы еще поговорим. В конце концов — я с тобой сейчас и навсегда, брат.

А затем он исчез, и какофония криков окружила Малогарста; боль растворила его тело и дала ему другое взамен.

Воздух ворвался в легкие. Он почувствовал, что задыхается. Боль пронизывала его. Он нащупал обнаженными ладонями металл палубы. Замерзшая кровь осыпалась кристаллами. Сам воздух вопил.

— Вставай! — выкрикнул голос рядом. — Вставай, старый ты урод, или я перережу тебе горло еще раз.

Его грудь всколыхнулась; его стошнило кристаллами крови и желчи. Коснувшись шеи, он обнаружил мягкую плоть там, где атам отворил его горло. Он с трудом поднялся на ноги и покачнулся.

— Тебе лучше убираться отсюда, — сказал Калус Экаддон. Сота—Нул позади него уже стояла у потайной двери. — Командиры Морниваля вызвали тебя в стратегиум.

Малогарст моргнул. Перед глазами всё плыло, крики по–прежнему звенели в ушах… Нет, не крики: сирены. Боевые сирены.

— Почему? — выдохнул он. — Что происходит?

— Враги, — оскалился Экаддон. — Псы Императора нашли нас.

То была пещера с гладкими стенами — наподобие внутренностей огромной морской ракушки. Мосты из некоего блестящего вещества пересекали ее крест–накрест, точно паутина. Полированные кристаллы располагались на изогнутых арках в каждой точке, где соединялась пара этих тонких мостов. Кристаллы — высотой в рост смертного человека — испускали бледное свечение. Между ними потрескивали молнии. Там, где мостики встречались со стеной Паутины, открывались округлые провалы в окутанную туманом даль. Лайак осознал, что и сам выбежал из одного такого отверстия. Перед ним уходил вперед узкий мост.

Нити перестрелки прошивали пространство между изящными мостами. Воины в алом бежали вперед, лучи энергии и потоки снарядов всполохами вырывались из их оружия в направлении невидимых целей. В воксе Лайака раздался крик, а следом его уши наполнились щелкающим скрежетом, похожим на трение крыльев насекомых. Он знал этот звук: то был голос Безмолвных. Без языков они не могли изъясняться связно, но в бою они управляли треском и шипением в воксе, создавая язык, вздымавшийся, точно рев пыльной бури.

— Стойте здесь, — бросил он рабам клинка. — Защищайте оракула.

Он выбежал на середину узкого моста.

— Кситрас’ка’хемек, — выдохнул он. Серебряные зубы маски с хрустом разошлись и сомкнулись, когда нечестивое слово прорвалось сквозь них. Звук обрел форму. Дымно–черные символы взметнулись за спиной Лайака, опрокидываясь, расползаясь, меняя облик. Очертания перьев и изогнутых когтей задрожали, обретая эфирное бытие.

Пронзительные, голодные вопли раскололи воздух. Воля Лайака потекла по узам, соединяющим его с демонами, и они закружились высоко над ним, словно рожденная тенями стая ворон. Его зрение слилось с многомерной картиной восприятия демонов. Всё перед взором окрасилось алым. Разум Лайака впитывал виденное, сплавляя его с тем, что видели его собственные глаза.