Джон Френч - Рабы Тьмы

— Но вы отозвали авангард? - уточнил Гор.

— Сир, вы были…

— Я знаю, Маленький Гор, - ответил Магистр войны. Он на мгновенье сомкнул веки.

— Я знаю. Вы хорошо справились, сыновья мои.

Бета—Гармон истощал их силы уже многие месяцы – дробя броню, пожирая тела и пули. Войска, оставшиеся верными Императору, сражались с такой яростью и силой, что в одной этой системе было пролито больше крови, чем за последние пять лет Великого Крестового похода. Но выбора не было – ни для сил Императора, ни для Магистра войны. Бета—Гармон был воротами ведущими к Сегментум Солар. Проложенные через варп маршруты сходились к этой системе и расходились от нее, точно нити паутины. Через нее флотилии кораблей могли достичь звездных пределов вокруг Терры. Это были не единственные врата в Солнечную систему - но все другие не имели значения.

Наконец, смертельное равновесие нарушилось. Гор вышел на поле боя. С ним был ударный отряд лучших воинов легиона. Тьма и огонь следовали за ними, словно они были тенью, отброшенной присутствием Магистра войны. Малогарст остался тогда, как делал столь часто, на «Мстительном Духе», следя за бесконечным балансом сил – теперь и оккультных, и материальных, - что позволяли вращаться колесам военной машины Гора. Ему не было нужды видеть, как его повелитель шагает среди бойни и как падают те, кто преграждает ему путь.

Всё случилось так, как и было предрешено. Их враги были повержены, и весы битвы, так долго остававшиеся в равновесии, покачнулись.

До тех пор, пока Гор, шагавший среди пепла и крови – бог империи, которую должен был заполучить в этой войне, - не пал.

Пал, не получив ни единого удара.

И его сыновья унесли его, истекающего кровью, с поля боя – как уже делали однажды прежде.

Малогарст первым поднял голову, взглянув на восседающего на троне Магистра войны. Острая, резкая боль наполнила его череп. Он попытался сфокусировать взгляд. Почувствовал кровь на зубах.

Он опустил взгляд. Боль утихла, но не исчезла.

— Сир, какова ваша воля?

— Время, - хрипло произнес Гор, и Малогарст ощутил, с какой болью дается Воителю попытка говорить. – Время истекает. Пошлите за ними. Мы… мы должны собраться, прежде чем…

Гор закрыл глаза; боль исходила от него, точно жар от вдруг вспыхнувшего костра. Малогарст крепко стиснул зубы. Пузыри болезненно–ярких цветов плыли перед его глазами. Гор не шевелился на своем троне. Тени скользили по стенам и полу тронного зала, словно бы от Магистра войны исходил свет. Но не было никакого света.

Малогарст заставил себя встать. Он попытался поднять голову, но не смог. Аксиманд уже был на ногах и отходил назад. Тормагеддон мерцал, его тело рассыпалось, утрачивая плотность, и собиралось обратно, точно зернистое пикт–изображение. Кибре оставался на коленях у подножия трона, впиваясь пальцами в камень, чтобы не двинуться с места.

— Идите, - сказал Гор, и его голос звучал словно издалека. – Призовите их… Моих братьев…

— Сир, - голос Малогарста дрожал от волн боли, накатывающих на него.

— Улланор, - проговорил Гор. – Улланор…

А затем он замолчал. Его глаза закрылись. Тени замерли, и Магистр войны остался сидеть на своем троне, бледный и истекающий кровью.

Крики обтекали «Трисагион», скользящий в потоках варпа. Тридцать две тысячи семь сотен и восемьдесят шесть человек висели на гвоздях, вогнанных в наружную часть его корпуса. Все они были живы, когда корабль перешел из холода реального пространства в объятия Царства Богов. Они были живы и теперь, в определенном смысле: их смерть растянулась до вечной какофонии мук. Демоны роились над ними, липли к корпусу корабля, жадно лакая агонию и горячку из человеческих душ и тел, которые они разрывали на части. При взгляде сверху казалось, что схожий формой с наконечником копья корпус «Трисагиона» одет в переменчивую оболочку из хитина и влажной плоти. Факельные башни пылали надо всем этим, огни колыхались в медленном ритме вместе с воплями боли и вскриками кормящихся демонов.

«Красота, - прошептал голос в голове Лайака. – Истина…»

Он кивнул.

— Слава Вечной Четверке, ибо Они суть Всё, - сказал он вслух, продолжая литанию, которую произносил без остановки с тех пор, как «Трисагион» пробил брешь в завесе Священного Царства. – Слава Восьмеричной Истине, ибо она Вечна. Слава Первому Кругу служителей, ибо они возвышеннейшие из всех.

Он сидел в центре черного стеклянного пола, напротив кристального окна в обзорной части башни. Дым горящих благовоний струился на него из курильниц, которые раскачивали восемь закутанных фигур. Под одеждами каждый из этих просителей представлял собой мешанину мутировавшей и умерщвляемой плоти, но в присутствии Алого Апостола они скрывали свои благословения. Все они пожертвовали своим слухом и зрением, дабы служить ему. Находиться в присутствии Зарду Лайака, Первого Капеллана Неизъяснимых, того, кто одновременно жертва и откровение, было само по себе благословением за пределом вообразимого. Их души не смогли бы выдержать вида его открытого лица и звука его голоса.

Еще дальше, около единственной двери, ведущей из башенного святилища, стояли две сгорбленные фигуры. С головы до пят они были затянуты в красный бархат, и этот же бархат растекался по полу у их ног. Они не двигались, но свеча, сделанная из человеческого жира, крови и сожженных костей, висела в воздухе перед каждым из них. Черное сало, отмеченное печатями, проливало прозрачные слезы на пол перед укутанными гигантами.

«Он приближается» , - подумал Лайак, и знал, что это воистину так, даже когда шепот мысли еще звучал у него внутри.

Он поднялся со своего места. На нем не было ни одежды, ни брони. В подобные моменты созерцания Лайак всегда выбирал помнить, что он был создан из плоти. Гладкие мускулы перекатились под кожей, когда он встал. Слова, выжженные на теле, покрывали его от шеи до кончиков пальцев ног. Пять сотен и еще двадцать языков отмечали его. Все принадлежали культурам, мертвым уже тысячи лет: человеческим или чужацким. Лайак говорил на каждом.

Он поднял руки к лицу, на мгновение закрыл глаза.

— Уш–на–катал , - сказал он. Он ощутил, как зов шипяще скользит в Священное Царство, и услышал ответ. Тонкие как паутина силуэты из черного дыма соткались вокруг него, расплывчатые, точно наброски, сделанные на пергаменте водой и чернилами. Тени лиц обрели форму в клубящемся сонме: вопящие в молчаливой муке, исходящие ненавистью, рыдающие.

Его разум наполнился шепотами.

«Кто ты?»

+Я не хочу умирать+

«Кто ты?»

+Прошу, пощадите…+

«Кто ты?»

+Предавший клятвы…+

«Кто ты?»