Андрей Лазарчук - Стальная метель

— Прекрасно, — сказал перс, — просто прекрасно!

Он обошёл доску, на которой лежал Ний, с другой стороны, и стал колдовать над другой ногой. В глазах Ния всё поплыло, и он на какое-то время пропал. Вернулся, когда перс стоял уже за его головой и твёрдыми пальцами прощупывал шею.

— Необычайно прочного изготовления юноша! — произнёс он. — Просто необычайно! Никогда бы не поверил, если бы не видел своими глазами и не вкладывал персты в раны! Сколько, ты говоришь, Аюби, он пролежал на морозе?

— Ночь точно пролежал, почтенный Нарбек. А может быть, и больше. Разбойников этих видели, когда они гнали его коней, ранним вечером. А поехали проверить мы уже под утро…

— И он не отморозил ни одного пальца! Я слышал про индийских колдунов и горцев с Подножия Митры [14] Памир , которые спят голыми в снегу и протапливают теплом тел глубокие ямы, но здесь!.. Откуда ты, юноша?

Ний попытался ответить, но шершавый язык не позволял выбраться из горла ни одному слову.

— Хорошо, позже. Сейчас закрой глаза…

Ний закрыл. Что-то защелкало под пальцами лекаря, словно разгрызаемые лесные орехи, в голову хлынуло горячее и закружилось водоворотом.

На этот раз он пришёл в себя совсем по-другому. Просто проснулся после долгого сна, отдохнувший и немного разомлевший. Рук и ноги побаливали, ныли все суставы, гудела спина — но он их чувствовал, мог пошевелиться, сдвинуться, повернуться… что и сделал — осторожно, покряхтывая от натуги, готовый в любой момент замереть, если вдруг станет очень больно. Но больно не было, он лёг на бок, согнув колени и ощутив их деревянную твёрдость. Руку он подсунул под щёку и понял, что его недавно побрили. Он дотянулся до темени — там тоже было голо и гладко. Под пальцами обнаружился грубый рубец, и едва Ний дотронулся до него, рубец зачесался совершенно невыносимо.

Потом он догадался открыть глаза.

Было почти темно, лишь в жаровне посреди шатра тлели угольки. Дырочки-отдушины, сквозь которые проходил розовый свет, складывались в рисунок летящей жар-птицы.

Слышно было сонное дыхание нескольких людей.

Потом к нему подошёл кто-то со спины, тронул рукой.

— Очнулся?

Ний повернул голову. Света углей едва хватило на то, чтобы очертить контуры лица. Это был скиф, помощник лекаря.

Ний кивнул. Прошептал:

— Воды…

— Теперь можно, — сказал скиф.

Он принёс ему деревянную плошку с каким-то душистым питьём — кажется, это был капустный рассол. Поддержал голову, пока Ний пил.

— Спасибо, — сказал Ний. — Можно ещё?

— Сразу много нельзя, — сказал скиф. — Умрёшь, будет жалко. Столько труда в тебя люди вложили. Захочешь по нужде — зови меня. Хотя, наверное, ещё долго не захочешь.

— Сколько я здесь? — спросил Ний.

— Четыре дня. Куда-то торопишься?

— Да. Невеста ждёт.

— Придётся ей подождать ещё.

— Понятно.

— Сам откуда?

— Родом?

— И родом тоже.

— Родом из Железных Ворот, а живу в Аркаиме. Купец. Зовут Нием.

— Понятно. Повезло тебе, что ты здесь оказался.

— Плохо в Аркаиме? Вести доходили, что там чёрный мор.

— Он самый. Живых не осталось во всей округе. Никогда такого не бывало, чтоб все вымерли. А тут случилось.

Голос у скифа был странный. Он говорил так, будто читал вслух письмо, с трудом разбирая почерк.

— Понятно… — выговорил Ний и замолчал. Потом спросил: — А что здесь за побоище было? Вблизи дороги?

— Никто не знает, — сказал скиф. — Сначала на базарах начали говорить, что идёт армия то ли из Шемахи, то ли из Алпана. Долго говорили. Армии так и не появилось, так — конные разъезды. Похоже, действительно шемаханцы. Впрочем, кто их разберёт. Потом подошла армия царя, встала лагерем. Тоже разъезды кругом разослала, в основном к переправе. На переправе, наверное, бить неприятеля собрались. Народ к ним припасы возил, платили хорошо. А ночью… сколько уже?.. дней десять или двенадцать назад — вдруг шум, огонь… Наутро поехали туда — а там все мёртвые лежат. Даже раненых нет. Те конники, что переправу караулили, целые остались, они назад отправились — весть нести. Шемаханские конники по округе прошлись, кого порезали, кого в плен взяли. Впрочем, немногих. Но вот уже дней пять их тоже не видно и не слышно. А кто армию вырезал, откуда пришёл, куда ушёл — совершенно непонятно. Кто потом на поле был, говорят — стрелами всё засыпано, от стрел все побитые и редко кто от копья. И коней много уцелело, коней сотнями уводили… Колдовство какое-то, не иначе.

К концу этой длинной речи у скифа начал заплетаться язык. Он достал откуда-то снизу медный кувшин с длинным носиком, высоко поднял его и наклонил. Струйка вина полилась ему прямо в раскрытый рот. Видно было, как ходит морщинистый кадык.

— Налить? — спросил он, опуская кувшин. — Фируз сказал, что пару глотков можно.

— Налей, — согласился Ний.

Скиф налил полчаши, помог Нию выпить. Вкуса Ний не почувствовал, только крепость. Вино сразу полыхнуло огнём в желудке, потом стремительно разбежалось по жилам.

— Хорошо… — сказал он, закрывая глаза.

— Тогда спи пока. Завтра уже, наверное, сможешь встать…

Ния не пришлось уговаривать.

Он и правда встал на следующий день и даже сделал несколько шагов — с посторонней помощью, конечно, ноги пока ещё плохо слушались, да и просто больно было наступать, сразу отдавалось в коленях. Лекарь Фируз сказал, что, когда его волокли по снегу, то коленные чашечки сдвинулись, и теперь надо ждать, когда они снова привыкнут жить на своих местах.

Сам Фируз уехал домой, оставив Ния на попечение скифа Холка и хозяев. Обещал приезжать раз в три дня, чтобы проверять повязки.

Раны почти не болели, разве что чесались.

Холк прямо сказал Нию, какие планы на него строили Аюби и Мантай и какие поправки в эти планы внёс он, Холк. Нашедшие и выходившие умирающего, Аюби и Мантай имели право на год его жизни — и собирались использовать его как пастуха на дальних пастбищах. Но нечеловеческая крепость тела Ния и рисунок на его голове заставили Холка…

— Что? — спросил Ний. — Какой рисунок?

— Это не совсем рисунок, — сказал Холк. — Я раньше не видел, чтобы такое было на человеческом теле. Я видел, как украшают себя шрамами, но это не шрамы. Я видел клейма раскалённым металлом, но это не след от клейма. Я видел множество наколок тушью, чёрной или цветной, но это не наколка тушью. Больше всего это похоже на тиснение по дорогой сафьяновой коже…

Ний потрогал темя. Шрам был, шрам продолжал зудеть. Больше ничего он нащупать не мог.

— Я срисовал, — сказал Холк. — Это выглядит примерно так…

Он сходил к стенке шатра и принёс восковую доску. На ней был неровный круг, в который была вписана козлиная маска.

— Я плохо рисую, — продолжал Холк, — у тебя гораздо красивее. Жаль, я не знаю, как это можно показать тебе. Здесь ни у кого нет достаточно хороших зеркал…