Андрей Лазарчук - Дочь Белого Меча

Закованный в цепи, в рабском рубище, босой, Аркан закончил свой путь к престолу в ставке Муртаза, на вершине горы Харейя.

Этого Акболат уже не видел — вёл своих скифов назад, на запад, охранять караваны. Три года после этого ходил он по Царской дороге от Дамаска до Сузы…

С Арканом обошлись по-доброму: не убили и даже не лишили зрения, как полагалось по обычаю персов; всего лишь отрезали уши и отправили жить безвыездно в далёкий дворец в горах — ибо царь персов должен быть совершенен во всём, а если он не совершенен, то уже и не царь, и не быть ему царём никогда; напрасное же злодейство только радует Ангра Манью и не даёт ничего больше. Знал Акболат, что ещё несколько лет назад был Аркан жив и благополучен и вёл обширную переписку с Аристотелем и Дионисием…

Гамлиэль бар Барух менее всего похож был на работорговца, а скорее на престарелого учителя в бет-мидраше, «доме мудрости» евреев: белоснежные волосы и борода, льняное одеяние, тихая плавная речь… Он любил и мог вести долгую приятную беседу, ценил хорошую поэзию и тонкую пищу. Акболат потратил много денег, чтобы привлечь его интерес, и немало цветов души, чтобы завоевать его доверие. И никто бы иной, кроме Акболата, не понял сейчас, что почтенный Гамлиэль взволнован, напряжён и испытывает жестокий страх…

После того, как евреи стали возвращаться из Персии и обнаружили свои дома разрушенными, а земли захваченными соседями, после того как нестроение переросло в войну, евреи Тира, Тарса и Александрии стали подвергаться насилиям и умучениям от язычников: тем никак не хотелось, чтобы и здесь они мутили воду: ибо властям дай только повод; а от страха за себя и за семейства люди делаются жестокими не только перед богами… Самые осторожные и богатые евреи начали уезжать сразу и как можно дальше — кто в Грецию, кто в Карфаген, кто в Таврию и даже севернее, по Янтарному пути. Самые бедные держались за свои лачуги с упорством обречённых. Великое множество просто закрывали глаза на угрозы и затыкали уши, чтобы не слышать. Но были и те, кто хотел уехать, однако — их не отпускали! Старейшины общины, товей ха-гир, запрещали остающимся покупать что-либо у желающих уехать, лишая тех возможности оплатить дорогу и обустройство на новом месте. И тут на помощь им приходил почтенный Гамлиэль.

Объявляя неоплатными должниками, забирал Гамлиэль их имущество, а семьи обращал в рабство и продавал далеко: в Киликию, Армению, Иберию, Таврию, — своим же доверенным людям, евреям; ибо нельзя по закону общины продавать еврея нееврею. Но там, вдали, верх имели уже законы других земель, и люди Акболата перекупали мнимых рабов, после чего Акболат отпускал их на свободу, записывая своими вольноотпущенниками… Сделки, понятно, были поддельными, и держалось всё на честном слове царевича. Немало денег беглецы теряли, иные — почти всё; но получали взамен новую жизнь вдали от войны, не нарушив притом Закона.

Четыреста семейств вывезли так из опасных городов, и теперь в разных местах Ойкумены были у Акболата верные люди. А особенно много было их здесь, в Тикре и окрестных городах — на перекрёстке Шёлкового пути и Янтарного…

И вот сегодня Гамлиэль попросил о неотложной встрече. Утром, до света, прислал мальчика-раба…

Всё, всё сходилось в один день, а это свидетельствовало перед богами о верности положения вещей. Хотя бы и значило смерть.

Было у Гамлиэля два прекрасных сына, ради которых он и жил. Старший был уже счастливо женат и ждал ребёнка, младший только готовился к обручению. Вдруг всё рухнуло. Чем заманили сыновей в секту, Гамлиэль не знал и даже не догадывался, и как это произошло, не заметил. Просто в один чёрный день оба ему признались, что веруют более не в Предвечного, а в сына его, спасителя-машиаха, коим считают давнего персидского царя Кира, Солнцеликого, отпустившего евреев из плена. Совсем как языческому божку поклонялись ему… Спорить и доказывать пытался Гамлиэль. Добрыми взглядами смотрели дети на него свысока и говорили покровительственно, как с малоумным. Прошло немного времени, и случилось другое: дети потребовали выделения имущества; пришлось выделять: хороший дом — старшему с женой и младшему — масляную лавку в порту с комнатой над лавкой. В тот же день младший лавку продал грекам и деньги все до драхмы отдал главарям секты; старший же дом продать не мог, ибо евреям запрещено было покупать имущество у таких, как он, а другие селится рядом с евреями не хотели… И вот вчера, едва стемнело, к Гамлиэлю пришёл младший — тайно прокрался, скрываясь от слуг — и прошептал, что всё совсем плохо, что брата с женой обвиняют в скупости и что если сегодня сделка не состоится, то этот божий сын древний царь поразит их чёрной смертью на глазах у всех и всем в назидание… Гамлиэль хотел удержать младшего, но тот убежал, сказав, что не вернись он, будет ещё хуже — хотя хуже не может быть.

Ночью Гамлиэль побежал к ар-хаиму… За то золото, что получил ар-хаим от Гамлиэля, Гамлиэль мог рассчитывать хотя бы на серебряное отношение к себе, но нет: градоправитель даже не вышел. Удалось поговорить только с начальником его стражи, филистинцем Магоном, с которым они в давние времена ловили морских разбойников по всему побережью от Газы до Триполиса и дальше по безлюдью. Много костей осталось на тех берегах… Магон сказал, что по обычаю мирские власти не вмешаются в дела духовные до тех пор, пока жрецы не покушаются на царскую власть; и есть тайный указ не трогать машиахитов, подписанный ещё покойным царём Корохом, и до тех пор, пока в Цареграде снова не окажется только один царь, никто этот указ нарушить не осмелится. Но вот если евреи, обиженные машиахитами, пойдут их громить, то тут вмешательство будет скорым и кровавым… Не только евреев это касается, но и всех пришлых: арамеев, и греков, и финикийцев — да только евреев в первую очередь, и чему же тут удивляться…

Лишь посочувствовать мог Магон и предложить Гамлиэлю свой не самый тяжёлый кошелёк.

Нет, деньги у Гамлиэля были, чтобы выкупить этот двадцать три раза проклятый дом, чтобы отсудить у смерти и сына, и невестку, и нерождённого ещё внука… но запрет лежал на этой сделке, не мог теперь еврей покупать недвижимое имущество даже и у родного, и потому скрепить сделку было некому, ни один судья не взялся бы. И ничего не остаётся Гамлиэлю, как просить своего дорогого друга Акболата…

Уже давно всё понял Акболат, но слушал не перебивая. Удивлялся только, как всё ближе и ближе сходятся тонкие невидимые линии, начертанные кем-то в небесах — или же в тёмных подземных чертогах…

— Что мы будем делать, если вдруг по-нашему не получится? — спросил Акболат.

Не ждал этого вопроса Гамлиэль, потому смотрел удивлённо и лишь шевелил губами. Только сейчас заметил Акболат, какие у него чёрные обкусанные губы, покрытые коркой.