Елизавета Дворецкая - Ясень и яблоня, кн. 2: Чёрный камень Эрхины

– Откуда вам известно, что амулет похищен, да еще нами? – осведомился Эрнольв ярл.

Кюна Хёрдис делала ему знаки глазами: продолжай! Ей требовалось время. Вот они начали говорить: ее настоящий сын и Эрнольв ярл. Вот они пересказывают всю сагу прошедшей зимы: как туалы напали на Аскефьорд, как похитили, по их дурацкому убеждению, сестру Торварда конунга, как она, в свою очередь, в Ночь Цветов похитила амулет фрии и убежала… Каким образом она исчезла с острова, не имея корабля, туалы сами не знали, и тут уже Стуре-Одд просветил их, заново пересказав сагу о Сольвейг Старшей.

А кюна Хёрдис тем временем делала свое дело. Наученная ею Сэла потихоньку подталкивала локтем Коля, и он понемногу выдвигался ближе к предводителю туалов. Торвард тоже вышел вперед, и вот они уже стоят друг против друга.

А кюна Хёрдис вертит в руках кожаный ремешок, на котором завязаны пять узлов. Вертит, будто бы прислушиваясь к разговору вождей, и словно невзначай развязывает один узелок за другим, расплетая собственное хитроумное заклятие, связанное одной весенней ночью, когда ее сын-конунг и бродяга Коль стояли друг против друга, как сейчас, в полосе прибоя в самую полночь, и ветер ворожбы овевал их тела. Теперь, на глазах множества людей и среди бела дня, подменить их будет сложнее, но выбирать не приходится. Она должна успеть, и кюна Хёрдис не сомневалась, что успеет.

Руна Райд первой тронулась в дорогу, подтолкнула колесо к порядку и обретению законных прав каждого из двоих – на свой облик и свое место в мире. Руна Кано – вторая – зажгла волшебный факел, священный огонь обретения формы. Всякую вещь требуется растворить, размягчить, прежде чем ковать, это вам и Стуре-Одд подтвердит, он кузнец… И вот уже облик того и другого слегка задрожал и заколебался, как отражение на воде под ветерком, – это развязан второй узелок, державший форму, но никто не замечает, потому что все теперь смотрят только на Эрнольва ярла. Третья – руна Эваз, руна Коня, а сейчас тот молот, который кует размягченную сущность и направляет в ней преображающую силу. Тот же конь везет руну Гебо – обмен: поток силы движется из одной сущности в другую, преображается там и возвращается в исходную… И черты ее родного, единственного, так горячо любимого сына проступают в облике бывшего Коля, того, кто стоял слева от Поминального Дракона…

Руна Инг – быстрым движением Хёрдис развязала последний узелок. Знак всемогущего Фрейра, любимцем которого Торвард, без сомнения, был, довершил чудо своей троякой силой: отъятие – превращение – возвращение. Каждый из них лишился своего облика и своей судьбы, побыл другим и кое-чему научился, но вот круг завершен!

Справа от Поминального Дракона, перед фьялленландскими ярлами стоял Коль, а перед строем туалов – Торвард. Торвард, с короткими волосами, едва достающими до плеч, в туальской одежде, с черной бородкой на щеках, в которой с этого мгновения не было нужды. И он сам еще не знал об этом. Теперь выдать происшедшее могли бы только их одежда и оружие, но все вокруг так напряженно следили за разговором вождей, что этого не замечали. Ну, и кюна Хёрдис помогла. Ведь ей не стоило труда сотворить мимоходом еще одно маленькое заклинание, еще один небольшой отвод глаз… Сущий пустяк по сравнению с тем, что она только что завершила!

Торвард действительно не замечал, что с ним происходит. Предупрежденный Коль знал заранее, что с того мгновения, когда кюна развяжет последний узелок и бросит ремешок под ноги, отвечать от имени туалов уже должен будет он.

– Фрия Эрхина вызвала дух своей бабки на ее кургане! – сурово говорил Торвард Эрнольву ярлу. – И дух старой фрии открыл, что амулет унесен этой девушкой, сестрой вашего конунга, и что она – на корабле, плывущем к земле сэвейгов. Фрия требует, чтобы украденный у нее амулет был ей возвращен, иначе она проклянет вашу землю и ваше племя.

– Видно, мало ей было того, что она зимой пыталась разорить Аскефьорд! – насмешливо сказала кюна Хёрдис. – Но у нас есть острые мечи, которые снимут проклятье. Я верно говорю, конунг, сын мой?

Произнося эти слова, она смотрела на Торварда, и он встретил ее взгляд. Кюна Хёрдис делала ему выразительные знаки глазами и бровями. Он посмотрел на собеседника – и увидел перед собой лицо Коля. То самое, которое ему в последние месяцы нередко приходилось видеть в лоханке для умывания.

И Торвард застыл, пытаясь сообразить, кто же теперь он сам. Перед ним стоял Коль – с черной бородкой, в его, Торварда, собственной красной рубахе, с его собственным мечом у пояса, тем самым, где на клинке выбиты рунами имена его и Стуре-Одда… Но видно же, что это Коль, только одетый в чужую одежду! А значит…

– Но, может быть, конунг, ты согласишься вернуть ее амулет за какой-нибудь выкуп? – лукаво улыбаясь, произнесла Сэла, и она тоже обращалась к Торварду. – Надо сказать, что фрия Эрхина хорошо обращалась со мной… кроме того случая, когда Коль убил их старого военного вождя и она предложила меня в посмертные спутницы. Но я готова забыть обиду и помочь ей помириться с тобой. Что ты на это скажешь?

Она смотрела на него с неприкрытым ликованием, и, хотя между ними было три шага, Торвард увидел свое отражение в ее блестящих серо-голубых глазах. И понял, что Торвард конунг – снова он сам. Подняв правую руку, он посмотрел на ладонь – и увидел на ней длинный шрам годовой давности, привезенный с Зеленых островов. Это снова была его собственная рука.

В восторженном порыве он шагнул к Сэле, обнял ее, оторвал от земли и несколько раз поцеловал под изумленными взглядами людей, не понимавших, отчего конунг вдруг воспылал любовью к собственной сестре. Может, благодарит за совет насчет выкупа? Но зато никто не заметил, как были преодолены те три шага, отделявшие конунга фьяллей от его истинного места.

Коль отступил к туалам, пока никто на него не смотрел. Ему опять пришлось труднее всех. Если Торвард вернулся к людям, которых знал до последней морщинки, то ему приходилось теперь изображать вожака туалов, которых он вообще никогда не видел и даже не знал по именам. Но, на его счастье, дальнейшую беседу целиком взял на себя Торвард конунг – враз повеселевший, сияющий таким счастливым светом, что его заметили сразу все. С него точно спало заклятье – и разница была так очевидна, что прежний, вялый и неразговорчивый Торвард всем показался дурным сном.

– Ну, если фрия Эрхина хорошо обращалась с моей сестрой, то я не отплачу ей черной неблагодарностью! – весело отвечал он, обнимая Сэлу за плечи. – Я верну ей амулет за достойный выкуп. Который не уронит моей чести!

Его переполняло блаженство, саму кровь превратившее в мёд и вино: он снова стал собой и только теперь осознал, как тяготил и унижал его чужой облик. Он был как воин, наконец-то сжавший рукоять утраченного оружия, и чувствовал, что теперь ему всё по плечу. Его смешило и забавляло, что он стал другим в глазах этих людей и никто ничего не заметил. Но он стал не прежним собой, а обновленным собой – как Один, упавший с Иггдрасиля с зажатыми в руке рунами, драгоценнейшими ключами к тайнам вселенной. Он сразу будто бы вырос: кровь всего Аскефьорда горячим потоком вливалась в его жилы и наполняла огромной, пьянящей силой. Грудь, казалось, стала шире, плечи развернулись, голова поднялась, взор и слух заострились, ноги прочнее стояли на земле. В нем поднималась сила тысяч; он опять был собой, и он был огромен, как горы Фьялленланда.