Мэри Стюарт - Последнее волшебство. Недобрый день. Принц и паломница [сборник]

– Всегда, покуда буду нужен, – ответил я ему. – Хотя сдается мне, – шутливо добавил я, – что орленок довольно быстро оперяется. – И, понимая, что кроется за его внезапным волнением, заключил: – Итак, до встречи в Эймсбери, где я буду ждать, дабы представить тебя твоей матери.

Городок Эймсбери немногим больше обыкновенной деревни, но со времен Амброзия он приобрел некое величие, ибо здесь родился великий король и здесь же неподалеку, на открытой ветрам Сарумской равнине, находится знаменитое сооружение – Висячие Камни. Это расположенные замкнутым кольцом огромные каменные глыбы, Хоровод Великанов, возведенный еще в незапамятные времена. Когда-то я восстановил и обновил его (в чем люди усмотрели опять же волшебство), и он стал памятником британской славы и местом захоронения британских королей. Здесь, рядом с братом своим Амброзием, надлежало теперь упокоиться Утеру.

Мы без приключений привезли тело в Эймсбери и поставили в местном монастыре перед алтарем в монастырской часовне, обернутое в пропитанные благовонием пелены, уложенное в выдолбленный дубовый ствол и прикрытое сверху лиловым покровом. У гроба, сменяясь, круглые сутки стояла в почетном карауле королевская стража, сопровождавшая тело из северных пределов, и молились денно и нощно монахи и монахини города Эймсбери. Поскольку королева Игрейна принадлежала к христианской вере, Утера должны были похоронить по христианскому обряду и канону, хотя при жизни он даже на словах не особенно-то поклонялся христианскому Богу. И сейчас на глазах у него поблескивали две тяжелые золотые монеты, предназначенные для уплаты перевозчику, сбиравшему эту дань с мертвых за многие столетия до святого привратника Петра. И сама часовня, в которой стоял гроб, была возведена, как можно было судить, на месте римского храма – невысокое продолговатое строение из прутьев, обмазанных глиной, под тростниковой кровлей, покоящейся на бревенчатых балках, а чисто вымытый пол выложен искусной каменной мозаикой – он, как видно, сохранился от прошлых времен. Завитки аканта и виноградные лозы не могли оскорблять души верующих христиан, а посреди пола лежал груботканый ковер, предназначенный скрывать от глаз изображение языческого бога или богини, которые там, должно быть, парили нагими среди винограда.

Новое благосостояние города Эймсбери отразилось и на монастыре. Правда, он представлял собой всего лишь собрание разномастных хижин, сгрудившихся вокруг мощеного двора, но хижины все были исправные, а дом аббата, который освободили для королевы и ее свиты, имел крепкие каменные стены, деревянные полы и в дальнем конце большой очаг с дымоходом над крышей.

У городского старосты тоже был добротный дом, который он поспешил предложить мне, но я объяснил ему, что вскоре вслед за мною прибудет сам король, и, оставив его в заполошных хлопотах по дальнейшему благоустройству жилища, расположился с моими слугами в таверне. Таверна была маленькая и скромная, без новомодных излишеств, зато чистая, и в очагах жарко пылал огонь, прогоняя осенние холода. Хозяин помнил меня еще с тех времен, когда я приезжал сюда перестраивать каменный Хоровод и останавливался у него. Все так же трепеща передо мною, как и тогда, когда оказался свидетелем моего искусства, он поспешил предоставить мне лучшую комнату и посулил к ужину курицу и пирог с бараниной. Однако, узнав, что со мной двое слуг и что они будут сами прислуживать мне в отдельных покоях, заметно обрадовался и тут же отослал своих любопытных поварят обратно, раздувать кухонные мехи.

Слуги, которых я привез с собой, были из Артуровой челяди. Последние годы, живя один в Диком лесу, я все для себя делал сам и собственных слуг не имел. Из этих двоих один был низкорослый, подвижный уроженец валлийских холмов, а вторым был Ульфин, приближенный слуга покойного короля Утера. Утер взял его к себе из тяжкого рабства и обращался с ним ласково, и Ульфин за то платил ему безграничной преданностью. Эта преданность теперь причиталась Артуру, но было бы жестокостью отказать Ульфину в праве сопровождать в последний путь тело его господина, поэтому я попросил, чтобы его отрядили со мной. Теперь я велел ему отправиться в часовню вслед за гробом и полагал, что до окончания похорон больше его не увижу. Тем временем валлиец Ллу распаковал мою поклажу, позаботился о горячей воде и послал пару хозяйских мальчишек посмышленее в монастырь – передать от меня послание для ожидавшейся королевы. Я приветствовал ее в Эймсбери и сообщил, что готов явиться к ней с поклоном, как только она отдохнет с дороги и пришлет за мной. О том, что произошло в Лугуваллиуме, она уже знала, и я прибавил только, что Артура пока еще в Эймсбери нет, но что к похоронам он будет.

Самого меня не было в городе, когда прибыл поезд королевы. Я выехал к Хороводу Великанов посмотреть, все ли подготовлено к похоронной церемонии, а когда вернулся, мне сообщили, что приехала королева со свитой и что она со своими дамами уже расположилась в доме аббата. Игрейна прислала за мной, когда осенний день начал клониться к вечеру.

Черные тучи скрыли заход солнца, и когда я, отказавшись от эскорта, шел один недальней дорогой к монастырю, было уже почти темно. Ночь легла тяжелым гробовым покровом, в траурном небе не светилась ни одна звезда. Я вспомнил огромную король-звезду, которая вспыхнула на смерть Амброзия, и мысли мои обратились к тому королю, что лежал сейчас мертвым в часовне, и плакальщиками у его гроба были монахи, и стояли над гробом торжественным караулом недвижные, как статуи, его верные слуги. Но изо всех, кто присутствовал при его смерти, лишь один Ульфин оплакал его.

У ворот меня встретил не монастырский привратник, а распорядитель двора, личный слуга королевы, я помнил его еще по Корнуоллу. Он, разумеется, был уведомлен о том, кто я таков, и низко мне поклонился, но я видел по его лицу, что он меня не узнает. А ведь это был поседевший и сгорбившийся под тяжестью лет, но все же тот самый рыцарь, что примерно за три месяца до Артурова рождения впустил меня к королеве, и она обещала поручить младенца моим заботам. В тот раз я изменил обличье, опасаясь вражды Утера, и вот теперь убедился, что рыцарь королевы не узнал в статном принце простого бородатого «лекаря», приглашенного когда-то к его госпоже.

Он провел меня через широкий зеленый двор к большому дому под тростниковой крышей, где остановилась королева. По обе стороны от дверей и дальше вдоль стен были вставлены в скобы полыхающие факелы, освещавшие это убогое жилище. За дождливое лето между булыжниками по всему мощеному двору густо разрослась трава, а по углам зеленела крапива чуть ли не с человеческий рост. В крапиве, прикрытые мешковиной, стояли деревянные плуги и сохи трудолюбивой братии. У задних дверей виднелась наковальня, над ней на крюке, вбитом в столб, болталась связка готовых подков. Выводок черных худых поросят бросился, вереща, врассыпную у нас из-под ног, сквозь щелястую низкую дверцу сарая донеслось взволнованное призывное хрюканье их матки. Благочестивые братья и сестры в Эймсберийской обители вели жизнь простую – каково-то с ними королеве?