Дмитрий Владимиров - Красная книга начал. Разрыв

Четыре двери по правую руку, пять по левую и поворот, две двери слева, и я толкнув тяжелую, почти каменную от времени древесину, вхожу в небольшую келью с одной единственной кроватью и нешироким, забранным кованной решеткой, сохранившейся от лучших времен, окном.

На толстых досках лежака - подгнивший сырой матрац, скупо набитый соломой. На нем без чувств лежит огромное тело, впрочем, уже потерявшее часть себя. Некогда широкое мясистое лицо осунулось, туго натянув кожу на скулах. Его левая сторона покрыта язвами, а накинутая дерюга не скрывает отсутствия левой руки. Тяжелое дыхание с хрипами и посвистами, вырывающееся из измученных легких, обещает еще немало страданий перед концом.

Мне пришлось изрядно поправить финансовое состояние студента-медика, чтобы больного переместили из общей палаты - “свалки”, как выражаются местные, в “номера”. В эту отдельную небольшую комнату с низким потолком и разваливающимся столиком в изголовье кровати. Весьма кстати. Развязываю сумку, достаю масляный светильник и запаливаю его от красной спички.

Отличное изобретение. Раньше, когда приходилось пользоваться белыми фосфорными, нужно было быть внимательней: уж очень ядовитым был дым, да и свойство их самовозгораться не добавляло доверия. Среди студентов ходил даже анекдот о двух спичках целой и сгоревшей. Целая спичка укоризненно заявляла сгоревшей: “вот видишь, чем оборачивается привычка чесать затылок…”. Ну а после того, как несколько юных дам и кавалеров умудрилось свести счеты с жизнью, наевшись белых головок, Император лично отдал указ изменить производство и найти новый способ получения огня.

Университет поднапрягся и придумал красные спички. Их можно было есть, дышать дымом, носить в большой коробке, а старые спички были запрещены. Университет выстроил себе новое крыло на благодарность Императора, а пожарные службы устроили большой праздник и небольшую чистку рядов. Количество пожаров сократилось и держать наготове огромную толпу служащих стало накладно.

Тут же на столике раскладываю и остальные “подарки”: пару пузырьков, небольшой нож, бечеву, воронку, маленький буравчик, каким пользуются сомелье в богатых ресторациях, бутыль спирта и стопку чистых тряпиц. Аккуратно протерев тряпкой, смоченной в спирте, разгоряченный лоб пациента, раздвигаю ножом его зубы и вставляю воронку, в которую тонкой струйкой лью содержимое одного из пузырьков.

Пока лекарство не подействовало, я еще успеваю плотно прикрутить пациента к кровати. Бечевы на все не хватает, поэтому режу на куски дерюгу, она совсем не гнилая и держит отлично. Через минут десять связанный начинает метаться, исторгая страшные хрипы из пересохшей глотки. Жду.

Наконец, взгляд распахнувшихся глаз проясняется, фокусируется на мне. Не знаю, что он разглядел в полумраке, но страха в нем нет, зря.

— Здравствуй, Шушрак, — шепчу я. — Ты не ждал этой встречи, но она произошла.

Пациент попытался что-то сказать, но горло выдало лишь сипение. Достаю из сумки флягу с водой и, придерживая голову связанного, пытаюсь напоить. Наконец, его жажда утолена, и он откашлявшись и отхрипев смог выдавить:

— Ты кто?.. Освободи меня.. почему я связан..?

— Не спеши, Шушрак. Ты в больнице. Твои друзья были настолько добры, что не бросили тебя подыхать на улице, притащили сюда. А связан ты, чтобы не навредить себе сверх необходимого, — вежливо и ласково улыбаюсь ему, хотя сомневаюсь, что это заметно во мраке.

— Ты — лекарь...?

— Не совсем... потерпи мы дойдем и до этого...у нас достаточно времени. Сейчас я хочу тебя обрадовать. Тот яд, который тебя убивал, ныне нейтрализован. Мне удалось достать лекарство, но мне хотелось бы узнать, как произошло так, что ты был отравлен?

— С чего бы мне болтать? Ты кто? Позови моих друзей и развяжи меня.

— Тихо, тихо. Не стоит пока волноваться. Я отвечу на все твои вопросы. Чуть позже. Просто скажи: что случилось, как это произошло? Это же не секрет? Ты, кстати, потерял руку от этого вещества. Она вся покрылась гнойными язвами и волдырями... пришлось отнять. Но сам ты жив, и можешь жить еще долго. Просто расскажи, а то болезнь могла уйти не полностью.

Пациент грязно выругался и закрутился в путах, пытаясь бросить взгляд на отсутствующую конечность. Когда это не удалось, он выругался снова. Устав слушать проклятия и угрозы, я беру в руки второй пузырек.

— Смотри, Шушрак, ты видишь эту бутылочку? В ней тоже яд. Не такой, чтобы убить. Я возьму всего пару капель, - демонстративно откупориваю пузырек и аккуратно смачиваю лезвие ножа, — Вот так. Теперь, если я поцарапаю тебя тут, — делаю две царапинки на горле связанного, — Ты не сможешь кричать. Чувствуешь, дыхание твое затрудняется? Ты не задохнешься и даже сможешь говорить, но на громкие крики твои мышцы уже неспособны. Как только ты попробуешь, они откажут и перекроют тебе дыхание. Но стоит прекратить усилие и все вернется. О, вижу ты начал понимать что-то. Вижу страх... это - хорошо. Мы будем откровенны друг с другом, — смеюсь почти весело, — Мы не друзья! Просто такая фраза... о, мы совсем не друзья!

Чувствую, как начинает накатывать злость и прерываюсь. Положив нож на столик, недолго хожу от двери к окну и обратно. Глаза начинает пощипывать, а в груди встает тяжелый ком.

Эта скотина убила единственного дорогого мне человека. Пусть не он один, но он один из... Меня трясет. Пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки. Отхожу в угол, приседаю на корточки, стараясь унять дыхание и сердцебиение.

Пленник бьется в путах, но я не обращаю на него внимания. Пока, не обращаю. Надо успокоиться и завершить дело. Все должно быть аккуратно. Старику бы это понравилось. Он бы гордился мной...Да, он будет гордиться! Встаю, руки не дрожат, дыхание свободное, голова ясная. Нужно продолжать:

— Я хочу рассказать тебе историю, Шушрак, — голос мой спокоен и бесцветен. В этой схватке за самообладание я пока побеждаю, — Простую историю, которых, я верю, множество, но эта для меня особенная. А теперь, она станет особенной и для тебя. Нет, молчи пока, когда я закончу тебе станет все ясно. А пока молчи. У меня не такая уж железная выдержка, а нам с тобой надо много успеть.

Присаживаюсь на край лежанки, протираю пациенту лоб, собираясь с мыслями:

— Итак, история. Она началась более десяти лет назад. Однажды, немолодой мужчина подобрал на улице ребенка. Просто пожалел и подобрал. Здесь в столице после восстаний, голода и мора люди еще долго умирали. Тысячи детей оставались без родителей, без крова, замерзали на улицах, умирали с голоду, сбивались в шайки, резали друг друга за теплое место или кусок, найденный в помойке. Таких были тысячи, но этому ребенку повезло. Подобранный одиноким и усталым человеком, он не был продан шингам, не был пущен на органы для опытов, или приставлен к каторжному труду. Нет, он воспитывался как свой, его вовремя кормили, тепло одевали и заботились о нем. Это было в Столице, но потом мужчина с ребенком переехал в глушь, где и отдал всего себя на заботу и воспитание подобранного оборванца.