Аарон Дембски-Боуден - Коготь Хоруса

Ко мне приблизилась Гира. Она обошла трон по кругу, а затем уселась подле меня. Ашур-Кай вернулся на свой балкон, управляя кораблем в согласии с Анамнезис. Леор и его люди удалились, куда им заблагорассудилось. Похоже, их устраивало любое место, лишь бы подальше от меня. Остались только я и моя волчица.

«Тебе не следовало спасать того, которого Ашур-Кай называет Огненным Кулаком. Он братоубийца, и ему нельзя доверять. Я вижу это в его сердце».

Я посмотрел на Гиру, опять оторвав взгляд от бурлящего шторма на экране.

«Убийство сородичей — наименьшее из прегрешений воинов легионов. Никто из нас не может утверждать, что не совершал этого».

«Слова смертных, — фыркнула она, — и оправдания смертных. Я говорю о более черных и глубоких предательствах».

«Знаю. Но я перед ним в долгу, как и перед Фальком».

Волчице было в точности известно, чем я был обязан Леору. Она присутствовала при падении Просперо. Тогда была ее первая ночь в обличье волка.

«Жизнь — это больше, чем старые клятвы, господин».

«Довольно странная мысль для связанного клятвой демона».

Я провел закованными в перчатки руками по ее черной шерсти. Волчица внутри нее ответила на ласку рычанием. Демон проигнорировал ее.

«Договор — это не клятва, — сказала она. — Договор ограничивает жизненную силу. Клятва же — это то, о чем смертные блеют и визжат друг другу в мгновения слабости».

Теперь она дышала, что делала редко. Тело волчицы было для нее одной из предпочтительных форм, не более того. Ей доставляли удовольствие смертоносность и символизм облика семейства собачьих, и не было никакого дела до имитации жизни.

«Гира, если бы Хорус Возрожденный ступил на планеты Великого Ока…»

Волчица вздрогнула, словно прогоняя озноб. Ее безмолвный голос сочился злобой.

«Пантеон разделяет твою тревогу по поводу такого перерождения. Жертвенный царь умер так, как ему было суждено умереть. Он не может восстать вновь. Его время прошло. Эра Двадцати Ложных богов окончена. Мы вступаем в Эру Рожденных и Нерожденных. Так есть, и так должно быть».

Я молчал, тщательно обдумывая ее слова. Она явно была не расположена к дальнейшим рассуждениям.

«Я пойду», — передала она низким рычанием, встала и, крадучись, двинулась прочь.

Экипаж мостика отшатывался от шагавшего среди них огромного волка-демона. Гира не обращала ни на кого из них внимания.

«Куда ты идешь?»

«К Нефертари».

С этими словами волчица покинула зал, оставив меня озадаченно пялиться ей вслед.

Следующим ко мне подошел Ашур-Кай. Он все еще сердился.

— Мы взяли пленных, — сообщил он.

Событие было таким редким, что стоило отдельного упоминания. Синтагма практически никогда не оставляла ничего живого.

— Семерых Детей Императора.

Прежде чем ответить, я некоторое время глядел на него.

— Было бы крайне полезно, если бы ты предвидел хотя бы тень того, что с нами сегодня произошло, пророк. Нам удалось бы избежать изрядного количества смертей и унижения.

— Верно. — В его алых глазах светилось спокойное понимание происходящего. — И было бы просто чудесно, если бы пророчества работали именно так. Ты знал бы об этом обстоятельстве, будь у тебя хоть доля таланта или уважения. Куда мы теперь направляемся?

— Галлиум.

Ашур-Кай постепенно возвращался к тщательной и бесстрастной обработке аналитических данных. В ходе разговора он рассчитывал свои ответы, как когитатор — математические выкладки. Галлиум — это было разумно. Нам предстояло дозаправиться, перевооружиться и провести ремонт.

— А после Галлиума? — надавил он.

Я знал, о чем спрашивает мой брат.

Решился ли я уже тогда? Был ли готов прыгнуть в ловушку Саргона и рискнуть всем на окраине Лучезарных Миров во имя высшей награды? Честно сказать, не знаю. Обдумывать — не значит сделать. Соблазн — еще не решение.

— Дай мне время, — сказал я. — Решу.

Я ощутил безмолвное подтверждение, но не согласие. Провидец сдержанной походкой вернулся на свою наблюдательную платформу. Одна его рука покоилась на навершии убранного в ножны меча.

Мне не хватало еще разбираться с его царственным гневом. Я поднялся с трона, но не для того, чтобы последовать за братом.

Впервые я встретил Леорвина Укриса среди пепла Тизки, за несколько столетий до неудавшегося сбора флота. Пожиратели Миров прибыли на наш растерзанный родной мир, чтобы самолично узреть, что же сотворили сыны Русса.

Хрустальный город пал, Просперо сгорел, остались лишь мертвые и умирающие. Магнус, первый господин моего легиона, бежал. Он, а также большинство уцелевших воинов скрылись через варп в свое новое убежище на Сорциариусе. Колоссальная энергия, высвобожденная подобной манипуляцией, утянула сердце Тизки вместе с ними в финальный судорожный исход. После этого остались только опустошенные окраины города, парки и широкие проспекты которых были усеяны миллионами мертвецов.

Я не был среди тех братьев, что добрались до Сорциариуса. В конечном итоге мне предстояло отправиться туда позднее, после окончания войны на Терре.

На самом же Просперо я не прокладывал себе дорогу к центральной Пирамиде Пхотепа, чтобы присоединиться к последнему бою Аримана. Я пробивался по пылающим улицам, и мой путь пролегал к западному краю города. Мне нужно было добраться до Пограничных Зиккуратов и сделать это без братьев, поскольку «Тлалок» ушел вместе с остальным флотом. На его борту находилась Анамнезис, а также те из моих воинов, кто пережил Ересь лишь для того, чтобы погибнуть от бессмысленной Рубрики Аримана. Ашур-Кай командовал «Тлалоком» в мое отсутствие, так что оказался далеко от Просперо, когда планета пала. Я, с какой стороны ни посмотри, был один.

И мне не удалось достичь своей цели. Помешали раны. Я уже получал серьезные ранения прежде, в океане Варайи, однако тогда эти травмы легко зажили, стоило мне выбраться из воды. Идея о том, чтобы умереть от них, казалась скорее смешной, чем пугающей. Это были не удары топоров, булав и снарядов болтеров.

Когда я больше не смог бежать, то, пошатываясь и хромая, продолжал идти к горизонту, где к небу возносились ступенчатые пирамиды. Когда больше не смог стоять, то пополз, а когда уже не смог ползти… не помню. Сознание оставило меня — его помутила боль в расколотом черепе и израненном теле.

В какой-то момент среди последовавшего безвременья я помню, как глядел в ночное небо и думал, что звезды могут быть нашим наконец-то подоспевшим флотом на орбите. Тьма приходила и отступала тошнотворными волнами — день, ночь, закат, рассвет. В изменениях неба не наблюдалось никакой упорядоченности, по крайней мере, ее не могли уловить мои гаснущие чувства.