Стивен Эриксон - Падение Света

Командир набычился, словно не понимая, какую рану нанес Драконусу. Келларас подошел и схватил его за руку. — Скорее, сир.

Он почти тащил Сильхаса к двери. Пошарил рукой и кое-как нашел засов. Дверь открылась в сиянии света, почти ослепив его. В последний миг, проталкивая Сильхаса через порог. Келларас оглянулся.

Консорт стоял и смотрел им вслед. Муж, лишившийся любви, ощутивший на губах холодный поцелуй чести. Единственный здесь, кто знал, что такое мужество.

Келларасу никогда не забыть этого взгляда.

Едва они ушли, Драконус устало махнул рукой, и Гриззин Фарл появился из темноты.

Азатенай подошел и положил руку на плечо Драконуса. — Прости, я не смог защитить твою любовь.

— Ты никогда не мог. Кажется, я тоже.

— Не знал, — вздохнул Гриззин, — что любовь умирает множество раз.

Драконус хмыкнул: — У нее врагов без счета, дружище. Без счета.

— Почему, интересно?

— Для тех, что не знают любви, она — слабость. А попавшие в горькие, сладкие объятия ведут жизнь в осаде.

— Слабость? Вот суждение, рожденное завистью. А твоя осада… — Гриззин снова вздохнул, качая головой. — Мне ли изрекать глубокие истины? От меня сбежала жена!

— Твоя любовь ослабела?

Гриззин некоторое время обдумывал вопрос. — Увы, ни в малейшей мере. А она… спорим, она может швырнуть горшок через половину материка, словно через комнату?

— Ну, — улыбнулся Драконус, — я видел, как ты пригибаешься от малейшего звука.

— Да, любовь ее тверже железа.

Мужчины замолчали. Драконус шагнул к двери. Гриззин не сделал шага следом. — Драконус?

Консорт чуть вздрогнул, но не повернул головы. — Да?

— Куда ты пойдешь?

— Так далеко, чтобы услышать, как рвется связь.

Гриззин быстро отвел взгляд, пряча внезапный наплыв чувств. Заморгал во тьме. Услышал, как отворяется и закрывается дверь. И лишь тогда шепнул: — Прости.

Потом пошел искать ее. Любовь не будет тянуться, ее не нужно будет рвать. Он принесет Матери Тьме слова, подобные острому ножу. Он ведь, в конце концов, Защитник Пустоты.

Едва жители вышли на улицы, привлеченные чем-то тревожным и невыразимым, как странная лихорадка поразила беспокойные толпы. Словно зараза проникла с потоками воздуха, слишком медленными и беспорядочными, чтобы зваться ветром или вихрем; и зараза похищала разум, навевая жажду насилия. Бывают времена, когда народы бредут без цели, выбиваясь за границы цивилизации под слепящий свет или в кромешную тьму, навстречу воплям в ночи или обжигающему поцелую пламени. Но иногда отход бывает не так ярок, хотя более глубок. Откровение побивает лихорадку, поглаживая лбы холодным воздухом, и отступают судороги, высыхает пот. Начинается новый день. Откровение, увы, несущее сокрушающую истину всем, кто желает открытий.

«Мы из множества, мы общность цивилизации, мы плоть и кровь порабощенного тела. Шаг в сторону привел под топор палача, и голова нам уже не хозяйка. Катится без руля и ветрил, отзвуки удара толкают ее то туда, то сюда. Движение можно принять за жизнь. Моргают веки, и глаза загораются огнем разума… но нет, это лишь отраженный свет. Рот отверст, губы отвисли, вялые щеки прилипают к полу.

Недавние рабы, мы бредем без цели, но внутри горит ярость. Это, говорим мы друг другу, была не наша игра. Их. Это, вопим мы собравшейся толпе, наш последний спор с беспомощностью.

Конец! Покончим со всем!»

Но толпы глупы. Злобные вожаки растут, как сорняки среди брусчатки. Валят один другого, кусают и рвут ногтями. Строят жалкие империи среди доходных домов, на углах сходящихся улиц. Кто-то вылез из канализации. Другие падают в нее. Громилы венчают себя коронами и сидят, наслаждаясь, на дешевых тронах. Мечта о свободе пожирается, один кровавый укус за другим, и вскоре новая голова порабощает тело. Возвращается спокойствие.

До новой лихорадки.

«Да, точно», размышлял Райз Херат, шагавший с Эмрал Ланир сквозь открытые ворота Харкенаса, в толпу, «должен быть иной путь. Конец описанного мною цикла. Отход свершается народом, забитым до одурения, подавленным несправедливостями. Для таких любая перемена — самая ничтожная — кажется вечной революцией. На деле же она кружится, пожирая себя, на краю катастрофы и потери всякого управления. Шатается, но так и не падает. Когда нет правителя, править должны все; но прежде всего они должны овладеть собой. Если некому охранять ценности здравого общества, каждый из нас должен принять их в душу. Но потребуется еще большее… ах, Бездна побери, я совсем потерял разум.

Лихорадка пылает в моем черепе, жар надежды и оптимизма. И даже любви, она кружит сверху, как дракон Эндеста.

Отсеченная голова на полу еще строит рожи, еще дергается. И в глазах блестит именно свет разума, хотя угасающий — ибо армии готовы встретиться. Но увы, напоминание пропадет втуне.

Мы яримся, хотя за спиной нет ничего. Смотрим в будущее, но у него нет лица, лишь зеркало, и мы отражены, постаревшие, но не поумневшие. Усталость катит приливом, несется стечениями, и никакой водоворот не сулит блаженной передышки».

Что сделал Сильхас Руин? Что сказал лорду Драконусу? Конечно, если консорт снизошел до него. «А эти толпы. Лица, обращенные навстречу нам? Чужаки. Но даже слово «чужак» пришло из времени родовой общины, когда полудюжина хижин означала высший предел народа, царство — временное гнездо на пути сезонных кочевий — когда мы жили в природе и природа в нас, и не было иного разделения между известным и неизвестным.

Чужаки. Мы размножились и разрослись в изоляцию, анонимность, слишком много, чтобы счесть, даже не пытайтесь. Пусть же глаза мои смотрят на незнакомые лица. Альтернатива слишком мрачна: да не увижу я в каждом лице себя, тоскующего по чему-то большему, по чему-то иному… по месту, которое создано для нас. Месту без чужаков, цивилизации друзей и семей».

Мысль показалась ему насмешкой, едва пришла на ум. Цивилизация окопалась в старых словах, вроде «чужак», пресыщена ими и атавистическими страхами, породившими страшные слова. «Разные способы вершить дела, мы впадаем в смущение — а когда смущение охватывает нас, возвращаются все первобытные мысли, слабые как писк обезьяны, дикие как рычание волка. Мы возвращаемся к своим страхам. Почему? Потому что мир жаждет сожрать нас».

Он фыркнул от горького удовлетворения громче, нежели намеревался, притянув внимание Ланир.

— Ирония, — сказала она, — дешевое удовольствие.

Низкая внешняя стена Харкенаса построена очень давно, для защиты от копий и буйных набегов дикарей. Она рождена во времена, когда воевать было проще: столкновения плоти и петушиные выходки, герои стоят, зная, что вскоре войдут в легенды. Первоначально, осознал Айвис, скакавший во главе колонны с лордом Аномандером, Грипом и Пелк, стена была лишь валом, покатой насыпью из земли и камней. Выкопанный ров остался, но насыпи давно пропали, замененные тесаными блоками. «Город можно сравнить с перевернутым черепом, чашей, в которую скоро вольются наши болтливые души. Словно заблудшие мысли» . — Милорд, — сказал он Аномандеру, — я задумал оставить дом-клинков здесь, около городских стен. Полагаю, улицы забиты народом.