Стивен Эриксон - Падение Света

Брелла была обречена. Как и духи огня, связанные с похожим на пемзу камнем в очаге и, вероятно, сам Кред. Ползущий к ним дух нес память о всемирных потопах, о холодных, лишенных света глубинах и сокрушающем давлении. О кипящих морях, о треснувшем, расколотом льде. Его глотку заполнили стертые во прах горы. Он полз. Он торопился, отчаянно желая вкусить кровь смертных.

«К'рул. Ты проклятый дурак. Мы ступили в волшебство, будучи невеждами. Вообразили, что мир желает отдаться нам, наполненный мелкими силами, готовый покоряться нашим нуждам. Мы опьянились восторгом, ища пресыщения, не думая, какие источники открываем — и кто их сторожит».

Лагерь закипел движением. Не имеющая видимых причин паника сдавила глотки, сжала груди, причиняя боль при каждом вдохе, каждом стоне. Она видела фигуры павших на колени, закрывших лица руками. Костры гасли, заглушенные нарастающим гнетом того, кого, похоже, могла видеть лишь она.

— О, хватит. — Кория простерла руки. «Узри этот сосуд, старик! Иди ко мне как краб, нашедший идеальную раковину. Я смогу тебя вместить. Я твой Майхиб, твой дом. Убежище. Логово. Что хочешь».

Она видела возникающую форму, призрачную, эфирную. Похож на червя, но плечи горбятся позади тупой незрячей головы. Руки были кривыми и толстыми, они уперлись в почву, словно лапы, и других конечностей не было — туловище змеилось, пропадая на отделении в земле. Пришелец вздыбился над целым лагерем, достаточно большой, чтобы устроить легкий завтрак из тысячи собравшихся душ.

«Сначала укрытие. А потом можешь поесть».

Голова поднялась, слепо шаря, но потом нечто в душе Кории ощутило: старик обратил на нее внимание. Скользнул вперед.

Майхиб. Сосуд, чтобы наполнять. Это ли ее задача в жизни? Стать смертельной ловушкой для каждой властной силы, каждого голодного дурака?

«Я помещу тебя внутрь себя. Это ведь проклятие любой женщины…»

Кто-то карабкался на спину валуна, но не было времени поглядеть, кто осмелился быть рядом в роковой миг. Левиафан близился, и она ощутила, как что-то внутри открывается, зияет, все шире…

— Глупая девчонка, — раздался голос рядом.

Вздрогнув, она повернулась к Оту. Джагут вытянул руку, словно отталкивая древнюю силу. И тут же изогнул руку ладонью вверх, раскрыл пальцы.

С пронзительным визгом левиафан ринулся, прыгая на них падающей башней.

Ветра заревели в черепе. Кория ощутила, как холодный мокрый камень бьет по коленям, но успела ослепнуть и оглохнуть; то, что зияло внутри, резко закрылось, звякнув как колокол.

Через мгновения внезапной дезориентации, скачка, она услышала журчание воды, тихое шипение пара над еще горячим боком валуна. Открыла глаза, чувствуя невероятную слабость. Рев стих, осталось лишь эхо, плывущее во внутренней пустоте. Левиафан исчез. — Что… что…

Протянув руку, От помог ей встать. — Я для этого тебя готовил? Вряд ли. Вот. — Он схватил ее правую руку и вложил в ладонь нечто маленькое, гладкое и жесткое. — Не сломай.

Потом От отошел, спускаясь по уступу камня, бормоча что-то под нос и махая руками — будто отгонял полчище незаданных вопросов.

Кория открыла ладонь и поглядела, что же держит.

«Желудь? Дурацкий желудь?»

Внизу Брелла кашляла, но вполне энергично. Потом Стак сказала слегка ошеломленным тоном: — А пить теперь можно?

Варандас пристроился в шаг Оту, когда тот вернулся с осыпи, и они двинулись к шатру Худа. Буррагаст шел сзади.

— Она полна амбиций, твоя девица-Тисте, — начал Варандас.

— Юность жадна, юность жаждет, однажды она выпьет все старое, — отозвался От. — Это бесстрашие мы наблюдаем, забавляясь, но и терзаясь завистью. Она стала еще и чувствительной — думаю, она увидела ту тварь, ее истинное лицо.

— И все же, — буркнул сзади Буррагаст, — пригласила ее. Глупо. Рискованно. Опасно. Надеюсь, капитан, ее не будет с нами в походе.

— Я жду Азатеная, который примет над ней опеку, — отвечал От.

— Им нет дела до заложников, — возразил Варандас. — И до одаренных детей. Не могу вспомнить ни одного Азатеная, который согласится тебе помочь.

Они миновали воинов, небольшие отдельные лагеря. Внезапное явление оглушающей силы оставило всех потрясенными, смущенными, злыми. Возникали громкие споры, звучали горькие обвинения — мужчины и женщины негодовали на своих ведунов. Озаренные кострами лица поворачивались к тройке Джагутов, но никто не окликнул проходящих мимо. Над головами блестели зимние звезды, обсыпавшие небеса, будто еще одно сердитое войско.

Услышав мнение Варандаса, От пожал плечами. — Тогда Бегущего, если Азатенаи ее не заберут.

— Пошли ее домой, — посоветовал Буррагаст. — Тебе всегда не везло с питомцами. Особенно из других народов.

От скривился. — Я предупреждал Раэста. К тому же он не счел обидной гробницу, что я построил для проклятого кота. Но моя Тисте — не питомец.

Буррагаст хмыкнул: — Тогда кто?

— Оружие.

Варандас вздохнул: — Ты бросаешь оружие на поле, приглашая любого подобрать. Кажется… безответственным.

— Да, — согласился От. — Кажется, правда?

Шатер Худа был небольшим, как раз для одного обитателя, особенно если тот в основном там спит. Его поставили на фундаменте древней, давно утерявшей стены башни. Остатки основания лежали неровным кругом, немногие большие блоки стали служить сиденьями, подле них разжигали костры. Закутавшись на холоде, Худ сидел в стороне от всех.

— Худ! — крикнул Буррагаст. — Пришли твои самозваные офицеры! Железные хребты, стальная решимость, руки дрожат в нетерпении отдать резкий салют. И так далее. Что скажешь?

— Ну, будет, Буррагаст, — громко сказал Варандас. — В твоем приветствии звучит неподобающий вызов. Возлюбленный Худ, Владыка Горя, умоляю — не дай ему пробудить тебя к жизни. Эта драма может убить нас всех.

— Они всего лишь увязались за мной, — пояснил От, садясь напротив Худа. — Эти двое хуже собак. Ну, совсем недавно я нашел их на западном берегу. Валялись в гнилой рыбе. Наверное, чтобы улучшить запах.

— Ха, — сказал Варандас. — И что это был бы за запах?

— Сложный, уверен я, — допустил От, удобнее усаживаясь на плиту. — С оттенками презрения и насмешки. Ароматами злобы и предвкушений, кои охватывают сухой сук при виде бесноватого дурака внизу. И вонью унылого терпения. Печали уже прогоркшей, ведь нет ни врага, ни возможности отмстить. И, наконец, струйкой зависти…

— Зависти! — фыркнул Буррагаст. — Глупец вздымает персональную боль, чтобы терзать нас всех!

— Глупец готов встать за нас и вместо нас против самого неумолимого из врагов. Если мы присоединились к нему, это говорит о нашей честности. В душах наших слышен вопль против преграды. Зависть, сказал я? Мы видим чужую храбрость, лишившись своей. Я пойду следом за волной, как и ты, Буррагаст. И ты, Варандас. И Гатрас, и Сенад. Сувелас и Болирий тоже. Мы дерзновенные и презренные Джагуты, мы заблудились в грядущем — но всё же мы здесь.