Стивен Эриксон - Падение Света

— И что это за рассуждение? — спросила Сендалат.

Айвис кивнул: — Чуть погодите, миледи. Давайте обсудим дела более простые, своего рода контраргумент. Поговорим о равновесии. Рассуждая, не следует ли соблюдать меру, хотя бы ради облегчения души? Отличать доброе от злого, славное от подлого? Хотя бы ради уравнения чаш весов?

Прок мрачно сказал: — Весы, Айвис, не уравновешиваются.

— Готос согласился бы с вами, лекарь. Цивилизация есть война против несправедливости. Иногда она может оступаться и даже замирать в изнеможении, но тем не менее стремится к известной цели, и это — говоря грубо — желание защищать беспомощных от тех, что готовы их пожирать. Законы рождают новые законы, изобилие правил. Комфорт и безопасность, жизнь в покое.

Прок крякнул, но Айвис воздел палец, останавливая его. И продолжил: — Сложность всё более усложняется, но все верят, будто цивилизации — природная сила, будто сама справедливость — природная сила. — Он помедлил и улыбнулся какому-то воспоминанию. — Милорд Драконус был весьма красноречив. Той ночью он спорил, будто защищая себя, и смотрел очень сурово. — Айвис покачал головой. — Однако на определенном этапе цивилизация забыла первичное свое назначение: защищать. Правила и законы искажены, начав подавлять достоинство, равенство и свободу, а затем даже первичные потребности в безопасности и покое. Выживание — нелегкое дело, но цивилизация должна была его облегчать. Это во многом удается, но какой ценой?

— Извините, командир, — вмешался Прок, — вы возвращаете нас к идее достоинства, верно?

— К чему «цивилизация», лекарь, если она не делает цивилизованными?

Прок хмыкнул. — Нет ничего более дикого, нежели дикая цивилизация. Ни один мужчина или женщина, племя или банда не натворят таких злодейств, какие цивилизация применяет к врагам и даже своему народу.

Айвис кивнул: — Готос опустился к надиру и нашел там эту истину. Как возможно, удивился он, что справедливость создала несправедливый мир? Как возможно, что любовь порождает такую ненависть? Он говорил о весах то же, что вы, Прок. Чаши не равны, даже несравнимы. Мы ищем доброты перед лицом жестокости, единственные наши доспехи — хрупкая надежда, но как часто среди цивилизованных или варваров надежде удавалось защитить слабых?

— Ямы завалены трупами, — пробормотал Прок, снова хватая давно опустевшую кружку. — Пленники преданы мечу, завоеванный город сожжен, а те, что еще живы, копают себе могилы. Обычное дело.

Айвис уставился на хирурга. — Были при разграблении Асетила на дальнем юге, да?

Прок не пожелал встречать его взгляда. — В тот день я ушел из легиона, командир.

Повисло долгое молчание, хотя Сендалат оно долгим не казалось — она наблюдала за Айвисом и Проком. Меж ними что-то проскочило. Заложница не слышала ранее названия Асетил и не знала о событиях, связанных с его завоеванием, но слова хирурга обдали ее холодом.

Айвис отодвинул кружку до странного задумчивым жестом. — Готос вошел в сердце города, где собрались совместно правившие им Джагуты. Среди них наверняка были великие умы, преданные идеалам цивилизации. Но вот Готос вошел на главную трибуну. Начал речь, а когда окончил, его встретило молчание. В тот день завершилась цивилизация Джагутов. Во дни последовавшие Готоса нарекли Владыкой Ненависти.

— Подходяще, — заметил Ялад.

Но Айвис помотал головой: — Ты явно не понимаешь, страж ворот. Ненавидели истину слов Готоса. Титул горький, но не содержащий презрения к нему самому. Лорд Драконус непреклонно настаивал: даже сам Готос не питал ненависти к цивилизации. Скорее это было признанием рока — неизбежности потери первоначального смысла.

— «Тюрьмой назови, Чтобы увидеть решетки», — процитировал Прок.

Сорка кашлянула и продолжила: — «Назови каждый прут, И клетка замкнется…»

— Во имя дружбы», — закончил Прок и взглянул Сорке в глаза.

— Цивилизации будут расти до самой смерти, — сказал Айвис. — Даже без цели, даже развращенные, будут расти. Из нарастающей сложности родится Хаос, но в Хаосе лежит семя саморазрушения. — Он задвигался, как будто впав в сомнения. — Так заключил лорд. И мы встали, чтобы пойти меж палаток и поглядеть на север, на небеса, освещенные кострами джеларканской орды.

Сендалат встала, дрожа. — Уже поздно, — сказала она извиняющимся тоном. — Боюсь, разум мой слишком устал, чтобы сражаться с нюансами вашей беседы.

Ялад вскочил, кланяясь ей. — Миледи, я сопровожу вас в покои и проверю охрану на посту.

— Спасибо, страж ворот.

Пока остальные откланивались ей, Сендалат уловила взгляд Айвиса, заметив лишь боль, которую он не смог скрыть. И ушла с Яладом, крайне раздосадованная. Сержант говорил что-то, она едва ли слышала хоть слово.

«Ты так ее любил? Да, безнадежно дело».

Она подумала об ожидающей постели и снах, что постарается отыскать ночью. «Заставлю тебя найти меня во сне, командир. И найду некоторое утешение».

Снаружи завывал ветер, будто придавленный камнем зверь.

Когда лес кончился, открывая неровные холмы и устья старых шахт, Вренек заметил на обочине двух воронов, клевавших труп третьего. Головы повернулись к пришельцам, один издал резкое карканье.

Каладан Бруд сделал жест. — Нас зовут на гнусное пиршество.

— Леса выгорели, отчего многие существа голодают, — ответил лорд Аномандер.

— Останемся на ночь в крепости Драконсов?

— Возможно. Я редко бывал гостем лорда, но находил дом вполне приятным… не считая трех дочерей. Бойся смотреть в их глаза, Каладан. Отыщи змею — встретишь прием более теплый.

Каладан Бруд оглянулся на Вренека. Тот тащился сзади, смертельно устав от пути длиной в половину дня. — Дети ищут себе подобных. Мудрый ли то выбор? — Он крикнул Вренеку: — Недалеко. Мы почти пришли.

— Помню, они держались наособицу, питая презрение даже к сводному брату Аратану. Так или иначе, я отдам Вренека под опеку Сендалат. Там Айвис, ему я доверил бы собственную жизнь.

— Никогда такого не видел, — сказал Вренек, едва они миновали воронов. — Ну, когда едят себе подобных.

— Как и я, — отозвался Азатенай. — Они скорее склонны тосковать, видя погибших сородичей. Есть что-то неприятное в здешнем воздухе, и чувство растет, пока мы приближаемся к крепости. Возможно, — добавил он Аномандеру, — наш путь проложен не слепым случаем.

Первый Сын пожал плечами. — Твои разговоры о магии кажутся мне словами о шторме, коего я не могу видеть и слышать. Твои загадки не преодолевают моего невежества. Ты с тем же успехом можешь говорить на ином языке.

— Но ты, Первый Сын, видел ее работу, когда я пришел к вам, к твоему брату положить камень очага. В тот день мы поклялись и связали наши души.