Стивен Эриксон - Врата Мертвого Дома

От такой шутки Худ бы нахмурился.

— Тогда готовься снова вернуться в строй, — сказал Дукер.

Лист кивнул и подошёл ближе.

— Я должен вам кое-что сказать, сэр, — тихо проговорил он. — В лихорадке мне открылись видения будущего…

— Иногда такое случается.

— Длань бога вырвалась из тьмы, схватила мою душу и понесла сквозь дни, недели. Историк… — Лист замялся и вытер пот со лба. — Земли к югу от Ватара… мы идём в средоточие древних истин.

Дукер встревоженно нахмурился.

— Древних истин? О чём ты, Лист?

— Что-то ужасное там произошло, сэр. Давным-давно. Земля… она безжизненна…

Это известно только Сормо и высшему командованию.

— А длань того бога, капрал? Ты её рассмотрел?

— Нет, но я её почувствовал. Пальцы длинные, слишком длинные, суставов больше, чем должно быть. Иногда эта хватка возвращается, будто рука призрака, и я дрожу от её ледяного прикосновения.

— Помнишь древнее смертоубийство у реки Секалы? Твои видения похожи на те, капрал?

Лист нахмурился и покачал головой:

— Нет, историк, то, что ждёт нас впереди, — намного старше.

Вокруг поднялся крик: колонна готовилась снова прийти в движение и перестроиться с Имперского тракта на торговую дорогу.

Дукер взглянул на южную равнину.

— Я пойду рядом с твоей волокушей, капрал, — сказал он. — Опишешь мне свои видения во всех деталях.

— Может, это только лихорадочный бред, историк…

— Но сам-то ты так не думаешь… как и я.

Дукер не сводил глаз с равнины. Многосуставная рука. Это не длань бога, капрал, хотя существо такой силы ты вполне мог принять за Взошедшего. Ты был избран, сынок, по непонятной причине избран, чтобы узреть Старшее видение. Из тьмы к тебе протянулась холодная рука яггута .

Фелисин сидела на обтёсанном камне, который вывалился из кладки древних ворот, смотрела в землю, обхватив себя руками, и медленно покачивалась взад-вперёд. Движение успокаивало, будто она была лишь сосудом, наполненным водой.

Геборик и огромный воин спорили. О ней, о пророчествах и случайности, об отчаянии фанатиков. Между ними кипело и бурлило взаимное презрение, которое, похоже, зародилось с первого взгляда и с каждой минутой становилось всё сильнее.

Другой воин, Леоман, сидел на корточках неподалёку и тоже молчал. Стоял на страже Святой книги Дриджны, ждал, уверенный, что Фелисин неизбежно признает: она и есть возрождённая Ша’ик.

Возрождённая. Обновлённая. Сердце Апокалипсиса. Доставленная безруким в миг, когда богиня затаила дыхание. И теперь ждёт. Ждёт, как Леоман. Фелисин — средоточие мира.

Улыбка прорезала её черты.

Фелисин раскачивалась под далёкие крики, древнее эхо внезапных, разрывающих душу смертей — они теперь казались такими далёкими. Кальп, которого сожрали бесчисленные крысы. Обглоданные кости да прядь седых волос с красными пятнами. Бодэн, который сгорел в пламени, им же и вызванном, — о, какая ирония, жил по своим собственным правилам и умер по собственному, безбожному почину. Хоть и отдал жизнь за другого. И всё равно он бы сказал, что принёс клятву добровольно .

Такие вещи порождают молчание.

Смерти, которые давно уже ушли, удалились по бесконечной пыльной дороге — слишком далеко, чтобы услышать или почувствовать их вопросы. Горе насилует разум, а об изнасиловании я знаю всё. Это вопрос вынужденного подчинения. Так я ничего не почувствую. Ни насилия, ни горя .

Позади заскрежетали камешки. Геборик. Фелисин чувствовала его присутствие, не нужно было даже оборачиваться. Бывший жрец Фэнера что-то тихо бормотал себе под нос. Изнасилование. В следующий миг он заговорил:

— Они хотят выдвигаться, девочка. Оба уже на грани. До оазиса — лагеря Ша’ик — долгая дорога. Воду по пути найти можно, но еду — вряд ли. Тоблакай будет охотиться, но зверья осталось мало — всех переловили д’иверсы и одиночники, я полагаю. В любом случае, откроешь ты Книгу или нет, мы должны уходить.

Она ничего не ответила, только продолжала раскачиваться. Геборик откашлялся.

— Как бы меня ни бесили их безумные, бредовые верования, и как бы настоятельно я ни советовал тебе их отбросить… эти двое нам нужны, и оазис тоже. Они знают Рараку лучше любого другого. Если мы хотим получить хоть какой-то шанс на выживание…

Выживание.

— Не скрою, — продолжил некоторое время спустя Геборик, — я приобрёл… чувства… которые делают слепоту меньшей слабостью. И руки мои, возрождённые… Тем не менее, Фелисин, я не смогу тебя защитить. Вдобавок нет никакой гарантии, что эти двое позволят нам просто уйти, если ты понимаешь, о чём я.

Выживание.

— Очнись, девочка! Пора принимать решения.

— Ша’ик подняла клинок против Империи, — проговорила Фелисин, по-прежнему глядя в землю.

— Глупая выходка…

— Ша’ик встанет против Императрицы, отправит имперские армии в кровавую Бездну.

— История знает подобные восстания, девочка, эти события отзываются бесконечным эхом. Славные идеалы придают жизненной силы выцветшей усмешке Худа, но это лишь морок, а справедливость…

— Да кому интересна твоя справедливость, старик? Императрице придётся ответить на вызов Ша’ик.

— О да.

— И она отправит армию из Квон-Тали.

— Скорее всего, уже в пути.

— И кто же, — продолжила Фелисин, чувствуя, как всё тело холодеет, — будет командовать этой армией?

Она услышала, как Геборик ахнул и отступил на шаг.

— Девочка…

Фелисин взмахнула рукой, будто отмахивалась от осы, и встала. Она обернулась и увидела, что на неё пристально смотрит Леоман, его обожжённое солнцем лицо вдруг показалось ликом самой Рараку. Строже, чем у Бенета, никаких страстей. И хитрей, чем у Бодэна, — о да, изощрённый ум скрывается в этих холодных, тёмных глазах.

— В лагерь Ша’ик, — сказала она.

Воин перевёл взгляд на Книгу, затем снова посмотрел на неё.

Фелисин приподняла бровь.

— Ты хочешь идти через бурю? Дай богине подождать ещё чуть-чуть, прежде чем воскресить её ярость, Леоман.

Фелисин поняла, что он сейчас заново оценил её — в глазах промелькнула неуверенность, — и остался доволен. Через некоторое время он склонил голову.

— Фелисин, — прошипел Геборик, — ты хоть представляешь…

— И лучше тебя, старик. Теперь молчи.

— Возможно, теперь нам пора расстаться…

Фелисин обернулась к нему.

— Нет. Думаю, ты мне ещё понадобишься, Геборик.

Тот горько усмехнулся.

— Вместо собственной совести? Для этого, девочка, я плохо гожусь.

Да, но это и к лучшему.

Старинная тропа, которая, видимо, когда-то была дорогой, тянулась вдоль гряды изогнувшейся горбатой змеёй к далёкому плоскогорью. Булыжники выступали, будто старые кости, там, где ветер сдул песок. Тропа была усыпана укрытыми красной глазурью черепками, которые хрустели под ногами.