Р. Скотт Бэккер - Око Судии

— Эту битву мы проиграли! — выкрикнул старый волшебник. Его борода была забрызгана капельками крови, маленькими рубинами, запутавшимися в грубых силках. Только сейчас Мимара заметила, что над головой у них нездешним сиянием переливался изгиб охранного заклинания.

— В линию! — надрывался Сарл. Да осталась ли она еще, эта линия?

Шранки бросались на радужные заслоны, бились о них. Дымились щиты, вздувалась волдырями кожа, клинки выбивали искры. Мимара схватилась за руку старого волшебника. Это был не испуг, не ужас — какое-то безвольное оцепенение. Истощавшие. Безволосые. В потертых кожах, скрепленных железными кольцами. Они — сам голод. Они — сам ужас. Существа, которых ненависть в людях превращала в безудержную злобу.

Мимара услышала, как в груди волшебника звучит колдовская инвокация — как зарождались слова. С его ладоней сорвались пламенеющие лучи, ударили вдоль Стены Эмвама, сомкнулись ножницами, повинуясь движениям его рук.

Яркий свет глубоко прорезал тьму. Шранки метались, вопили и горели.

А потом один из них просто взял и шагнул через пелену защитного заклинания, размахивая ржавым мечом. Всего несколько коротких мгновений прибывали Хоры, маленькие, уходящие в бездну пробоины в пространстве, Мимара уже и забыла о них. Она успела поднять Бельчонка. От удара онемела рука. Бешеная тварь завыла, толкнула Ахкеймиона свободной рукой — в которой была зажата «безделушка»…

Волшебник упал на спину, скатившись с ослабшей руки Мимары. Шранк занес меч над головой…

Ее меч и движение руки превратились в единое целое. Острие угодило мерзкому существу прямо в горло. Шранк резко замолк, его когтистые пальцы метнулись к шее. Хора полетела на пол.

Как шранк, дергаясь, упал за исчезающую завесу заклинания, она не видела.

Хора. Слеза Бога. «Безделушка»…

Глазам мучительно больно даже взглянуть на нее, видеть разом и простой железный шарик, липкий от шранкской крови, и туннель в неведомое. Мимара схватила ее, Мимара, на которую еще не легло проклятие, прижала Хору к груди. Желудок, как винный бурдюк, сжимало тошнотой. Ко рту неожиданно подступила рвота.

Что-то ударило Мимару, и она зажмурилась и вдруг оказалась на четвереньках. Она кашляла, ее рвало. Темнота закружилась, пытаясь, как жидкость, отыскать в потоке света трещинки, чтобы просочиться в них. И тогда Мимара с неотвратимой отчетливостью поняла… Человек отказывается признавать собственную смерть. Она приходит неминуемо и безоговорочно.

Как незваный чужеземец.

Ахкеймион поморщился от острого жжения — единственное, что он чувствовал. Слезы, кровь, пот — не важно. Он понимал, что лежит, распластавшись на полу, и затылок у него покоится на завитке резного изображения на Стене Эмвама. Он знал, что жизнь его окончена. Знал, но это знание существовало в виде фантазий и грез. То, что было материальным, стало отстраненным и призрачным. Мир утратил болезненную остроту, и реальность распалась на абстракции.

Все вокруг было вылизано грязным светом факелов. Его ноги, неподвижные, как эта гора, сгорбившаяся фигура девушки, смертоносная поверхность пола. А дальше…

Взгляд взбирался вверх, в черноту.

— Сейу! Келла! Черт!

Глаза пугаются вида крови. Кружится голова. Сердце бьется на грани вечности. Обрывки кошмарных воспоминаний.

— Клирика видела? Ты его видела?

— Келла милостливый, да подними же ты ее!

— Давайте, мальчики. Живо, живо.

— Что у него с лицом?

— Это просто соль. От слез Го…

— Кончай вопросы! Топай давай!

Тени перешептываются. Боль втыкает ей в голову первую из множества своих иголок. Какие-то руки поднимают ее, как корзину, и прижимают к одетой в кольчугу груди. Сквозь слезы и свет факелов лицо того, кто ее несет, становится золотым, залитым водой. Но Мимара узнает запах: мирра, пробивающаяся через тяжелый дух требухи…

Сома.

Он теперь как ориентир, и все подробности ее нынешнего положения снова обрушиваются на нее. «Акка!» — прохрипела Мимара. Они бегут с лихорадочной поспешностью, жалкая кучка из человек девяти-десяти, может, чуть больше. Сома велит ей схватиться ему за шею, кладет ее подбородком себе на плечо. Порывисто дыша, он рассказал ей, что волшебник жив, но больше они ничего не знают. Между их двумя сердцами она чувствовала Хоры. Он объясняет, как ей повезло остаться в живых, как шранкское копье угодило ей в голову. Начинает перечислять погибших.

Но Мимара больше не слушала. Прядь волос упала у нее со лба, и кровь капала не на глаза, а на щеку и губы. Они бежали вдоль Стены Эмвама, и в свете единственного оставшегося факела она видела оставленные ими позиции, заваленные мертвыми людьми, шранками и мулами. Один из бегущих захромал, замедлил ход, с каждым шагом ступая все неувереннее и неувереннее. Потом покачнулся и опустился на колени. Позади всех в одиночестве бежал лорд Косотер; его силуэт дрожал в свете факела. Мимара увидела, как Капитан поднял меч, чтобы добить отставшего.

А за ним, далеко, как будто глядя в колодец без стен, она видела светящегося Клирика, охваченного колдовским пламенем. Летящие копья, как птицы разбивались о изгибы его охранного заклинания. Перед ним толпились и наседали шранки, которых рвал и рубил его сверкающий и яростный колдовской напев. К нему подобрались три башрага — уродливые твари беспрепятственно пробираются сквозь переплетающиеся геометрические линии света, и у каждого из них — такие же отзвуки пустоты, которая окутывала сейчас ее левую грудь. Нечеловек отскакивает и оказывается вне пределов досягаемости исполинских противников и врезается в гущу шранков. Его меч опускается по пологой дуге. Колдовские лучи повторяют каждый его удар, и там, где они прочерчивают по поверхности, взлетает дым. Кажется, что криком исходит сам воздух. Ослепительный свет протравливает пустоты между колоннами галереи, резные своды, покрытые барельефами стены, высвечивает пол и один коридор за другим, забитые шранками, густо, как поле волнующейся ветром пшеницы…

Клирик, последний наследник Кил-Ауджаса, разражается хохотом и поет заклинания, собирая свою ужасную дань.

Стена Эмвама заканчивается. Сома, вместе с остальными беглецами, поворачивает и бежит в темноту. Безумное побоище скрывает каменная кладка, стирая в сознании мысли об ужасах и доблести, на место которых заступают неотложные сиюминутные заботы о спасении.

«Инкариол», — вспомнила она…

Спасаться бегством.

Сколько раз она слышала и читала эти слова, даже убеждала себя, что испытывала их смысл на себе. Разве не бежала она от своей матери? От внутренних распрей на Андиаминских Высотах?

Нет.

«Спасаться бегством» — это когда ужас терзает тебя миллионами клещей. Спасаться бегством — когда бежишь так, что сам воздух начинает душить. Спасаться бегством — это когда крики твоих преследователей рвут из тебя жилы. Спасаться бегством — слышать, как препираются, кто понесет колдуна, и проходит долгая секунда сомнений, когда задаешь себе вопрос, не остановит ли старик твоих преследователей, если бросить его, как серебряные келлики в толпу нищих.