Р. Скотт Бэккер - Око Судии

Бегство — когда все направления в мире сливаются в одно…

Прочь.

Лабиринты глубин Кил-Ауджаса приходили на помощь. Никакие ворота не преграждали им путь. Завалы не преграждали их дорогу смертоносным тупиком. Подобно чуду, каждый черный порог открывался очередным коридором.

Прочь! Прочь!

У них на всех два факела. Один, шипя, быстро гаснет и чернеет. Когда коридоры сужались, невысокая ростом Мимара видела только бешеную скачку света на потолках. Все остальное — отблески и намеки. Перепачканные кровью плечи. Зазубренные лезвия. Пропитанные кровью жгуты. То и дело Мимара выхватывала взглядом то один, то другой профиль: жующий губами Сарл, с какой-то старческой растерянностью в глазах. Ахкеймион безвольно покачивался; на щеке и виске у него запеклась белая соль. Поквас промакивал руками глаза, неотрывно глядя куда-то в сторону…

Только лорд Косотер вынес свою невозмутимость невредимой. Он и Сома, который не выпускал руки Мимары с того момента, как она побежала сама. Она то и дело искала его взглядом: раньше ей и в голову бы не пришло, что ему по силам противостоять таким испытаниям. Его облик дышал гневом, суровым и несокрушимым. Глаза его горели маяками благородства его касты.

Бежали так быстро и света было так мало, что видели только взбиваемую ногами пыль, но не успевали увидеть, как она дымкой повисает в воздухе. Но все понимали, что отчетливый след, который они оставляют, — это смертельная опасность. Преследователей было не видать — трудно разглядеть даже самих себя, — но по пещерам разносилось завывание: адская какофония криков и пронзительного лая пеной вскипала позади, обгоняла их лихорадочные шаги, наполняла темные залы по сторонам и впереди, так что эхо то и дело обманывало беглецов, заставляя сворачивать или спускаться по разваливающимся винтовым лестницам.

Пещеры вновь наполнились зловещими беспорядочными звуками горнов. Их гудение наполняло душу, истончало ее ужасом, так что она становилась как лохмотья, трепещущие на свирепом ветру. Залы и своды, резные стены проносились мимо и исчезали в небытие. Люди стонали и плакали.

Сейчас уже «нытиками» были все. Предчувствие гибели медленно наполняло свинцом руки и ноги, так что хотелось скорчиться под собственной тяжестью. Предчувствие гибели раскаляло воздух, от которого горячие легкие заходились кашлем. Предчувствие гибели рвало мысли в клочки, и они витали в воздухе осколками, сущностями, которые разбивались и дробились от каждого толчка и поворота.

Когда в свете факелов неожиданно возникла бронзовая дверь, беглецы, не задумываясь, бросились на нее с воем и проклятиями. Она отбросила их назад. Поквас воткнул в щель копье и надавил как рычагом. Мимара, переводя дух, рассеянно разглядывала выбитые на двери изображения закованных в цепи обнаженных людей — тоже рабов-эмвама. Галиан, Ксонгис и остальные повернулись к пологу темноты, оставшейся сзади, к нарастающему шуму. Лорд Косотер схватил ее за шиворот, швырнул к лежащему без чувств колдуну. Объяснений не потребовалось. Мимара сжала его щеки в ладонях и зарыдала, почувствовав под правой рукой колючую соль.

— Акка! — крикнула она. — Акка! Акка! Ты нам нужен!

Веки у него дрогнули.

Рукоять копья треснула. Поквас что-то выкрикнул на родном языке и стал растирать руки. Взбитая ими пыль туманила свет факелов, мелом очерчивала рты.

— Акка! Акка, я умоляю тебя!

Рев был осязаем, как боль, дрожью идущая от резных стен. Хора саднила сердце.

— Они идут! — вскричал Галиан.

— Акка! Акка! Просыпайся! Чтоб тебя Сейу побрал! Проснись!

Из темноты, как призрак, медленно вышла фигура.

Клирик.

Охотники отшатнулись в растерянности и испуге. Залитые шранкской кровью, его кожа и доспехи были припорошены тонким слоем намокшей пыли. Темный, как базальт, он был похож на привидение. Оживший Кил-Ауджас.

Клирик засмеялся, глядя на потрясенных людей, и знаком велел Поквасу отойти от двери. От рокота его заклинаний у Мимары заложило в ушах, как будто она нырнула глубоко в воду… Его глаза и рот сверкнули белым свечением, и в воздухе волной задрожала сила. Раздался оглушающий треск, и бронзовые ворота распахнулись.

— Бежим. Пора, — проговорил нечеловек, и его голос чудесным образом был слышен сквозь визг и рев.

С трепетом, слишком хрупким, чтобы назвать его надеждой, оставшиеся в живых ступили в темноту по другую сторону бронзовой дверной рамы.

Вниз. Вниз. Вниз до самого глубокого камня.

Не было больше покрытых изображениями стен, ровных полов и сводчатых потолков. Бежали по грубо высеченным в скале туннелям, таким глубоким и проходящим так близко к подножию горы, что даже воздух казался сжатым. Потрескавшийся камень становится таким горячим, что до него не дотронуться, как до булыжника, который лежал у костра. Воздух — движется, раскаленный, все время навстречу, как будто нечто постоянно дышит им в лицо. На языке горько от серного привкуса пыльной взвеси.

Мимара поняла, что они вошли в шахты — место, где обречены были на каторжный труд тысячи человеческих поколений, когда рабы производили на свет новых рабов, чтобы добывали для своих нечеловеческих хозяев благословенный нимиль. Вслед за охотниками полились орды шранков, которые устремились вниз по проходам, протискиваясь через узкие места, тявкая и крича. Они приближались, насколько можно было понять по цокоту их когтей, лязгу оружия, клокотавшей в их криках слюне. Экспедиция, как лодчонка, неслась, покачиваясь, на краю прибывающей волны. Но злобное неистовство и превосходящее число преследователей замедляли их, сдерживали, как веревками. Несколько раз Клирик останавливался, чтобы встретить преследователей, оставляя охотникам лишь колеблющийся от бега неверный свет их единственного факела. За спиной скальперы слышали раскаты хохота, ропот заклинаний, вибрирующий у них в костях, грохот немыслимых рушащихся масс. Но страшно было, что шранки обойдут их по многочисленным обходным туннелям. Поэтому на каждой развилке Капитан уходил влево и вниз, надеясь, что в глубоких подземных лабиринтах удастся оторваться от преследователей.

Громада мира над головой вырастала все выше.

Горло горело от лихорадочного дыхания. Жар притуплял изнеможение. Мимара то и дело падала, вставала, бежала дальше, неверными пьяными шагами. Она начала отставать. Ее наполняло чувство, почти религиозное, теплое, дарующее покой, похожее на трепет божественного откровения, бесплотного и парящего и мучительно светлого. Она дошла до пределов ужаса и напряжения воли, и теперь ничего не остается, как развернуться и рухнуть вниз…

Она добежала до самого края того единственного направления «прочь».