Р. Скотт Бэккер - Око Судии

Тени гор поднялись до небесного свода, и небо было таким глубоким и полным звезд, что бередило душу, даже если не всматриваться, а только бросить на него беглый взгляд. Старого колдуна пробирал холод.

— Я слышал эту историю, — отважился подать голос Галиан, когда наполненная ветром тишина стала свинцовой, и протянул к огню руки. — Поэтому на галеотцах лежит проклятие неуспокоенности, да? Беглецы, о которых ты рассказываешь, были их предками.

Несколько галеотских охотников жалобно вздохнули.

Ахкеймион поджал губы и покачал головой, так что почувствовал себя мудрым, как огонь, и печальным, как горы.

— Король Кил-Ауджаса не был столь разборчив, умирая, — сказал он, уставив взгляд в пульсирующие угли. — По легендам, это проклятие лежит на всех людях. Все мы — сыны Ностола. На всех нас печать его нравственной слабости.

Утро явило безоблачные небеса; по выгнутому хребту гор, который уходил к самому горизонту и терялся в пурпурной дали, было видно, как чист воздух, а холод измеряла белизна, венчавшая изломанные вершины. Зарождающийся солнечный свет сиял на свисающих полях снега, вспыхивал золотом и серебром. От созерцания всего этого перехватывало дух.

Почти не переговариваясь, экспедиция навьючила мулов и двинулась в сторону Зиккурата. Дорогу, которую лорд Косотер обозначил как Нижнюю, можно было назвать как угодно, но только не низкой. Мало того, что она была не более чем тропинкой, она чаще уходила вверх, чем наоборот, повторяла очертания линии вершин, а потом резко шла вниз, выходя на какой-то овражистый участок, чтобы потом взять еще большую высоту. Но неизменно, каким бы окольным путем она ни шла, она подбиралась к огромной расщелине, которая обегала все выступающее основание Зиккурата. Какие бы причудливые препятствия ни выстраивала перед ними Нижняя дорога, расщелина неизменно показывалась вновь и вновь, увеличиваясь в размерах, становясь все темнее, все зловещее, по мере того как открывались все новые черты ее облика.

Мощные дубы и вязы, встречавшиеся им раньше, остались позади, сменившись (в тех местах, где деревья вообще росли) костлявыми тополями и скрюченными панданусами. Почти все время приходилось топать по целым плато голого камня, окруженного остатками прошлогоднего папоротника, который трепал ветер. Казалось, что все вокруг дрожит от холода. Все, что когда-то было живым.

Было далеко за полдень, когда они спустились к нескольким стекающимся вместе ущельям у начала большой расщелины. К этому времени Зиккурат занимал уже все небо впереди, заставляя разговоры робко умолкнуть. Брели вперед в каком-то оцепенении. Забыта была Сокровищница, как и другая будоражившая мысли приманка — бедра Мимары. То ли смиренность овладела всеми, при виде того, как потрясается опора существования, когда сама земля, разрушенная и истерзанная, встала откосами и склонами, вздыбилась до таких высот, что могла затмить солнце и облака, не то что надежды ничтожных людей. То ли сокрушала дух тяжесть невыразимого, давил жесткий костяк мира, который воздымал здесь свои рога, распялившие полог небес. Титанические пропасти, расстояния, повергающие воображение в прах, уходящие за облака пространства. Шкуродеры, каждый по-своему, понимали, что перед ними первообраз, которому, неуклюже копируя богов, в своих делах пытались следовать тираны и вместо гор создавали монументы, а взамен движения сил природы устраивали шествия и парады. Здесь представал изначальный порядок, мир как таковой — слишком огромный и стихийный, чтобы называть его божественным и священным.

Слабели колени, как при виде всякого истинно величественного зрелища.

Зиккурат стал не просто горой, но идеей, выраженной не в призывах и монументах, но в грандиозности, в чертах, которые вобрали в себя мудрость и внушали человеку: «Ты ничтожен…» Мал и ничтожен.

И теперь охотники по доброй воле шагали в промежутках между этими древними пальцами.

Небо сжалось до узкой сияющей щели. Воздух стал сухим и застывшим, словно ввалившийся рот мертвеца.

Кианец Сутадра первым заметил, что они идут по остаткам какой-то старой дороги. Казалось, их сбивал какой-то причудливый обман зрения — как только они различили признаки дороги, невозможно было поверить, что раньше они ничего не замечали. Какие-то потоки, возможно талая вода, прорыли длинный извилистый желоб, который шел вдоль тропы и временами пересекал ее, размыв широкие плиты некогда, вероятно, помпезного пути для процессий. Открытие особого восторга не вызвало. Как показалось Ахкеймиону, Шкуродеров тревожило, что они шагают по следам пышно разодетых королей и блестящих армий, а не простых путников, вроде них самих. Обычная тропа придает спокойствия, уверенности в том, что мир, по которому идет человек, не смеется над ним.

Прошло несколько часов, прежде чем они завернули за последний поворот и увидели ее перед собой. Потрескавшаяся стена вздымалась так высоко, что сводило шею. Эта громада потрясала, как могут потрясать только нерукотворные чудеса. Причудливые линии разломов и следы тысячелетнего выветривания, камень, вылепленный случайностью и тайной. Черные каменные выступы обросли подбрюшьем из мха. В длинных трещинах покачивалась чахлая трава. И в середине всего этого, словно алтарь разума и воли, — огромной величины Обсидиановые Ворота, возвышавшиеся над руинами древней крепости.

Артель сгрудилась на плите перед вратами. Люди замедляли шаги и целыми группами останавливались, раскрыв рот. Шкуродеры ожидали увидеть немало, долго мечтали об овеянной легендами цели своего пути, но к тому, что открылось перед ними, оказались не готовы. Ахкеймион видел это по тому, как вытягивались их шеи и округлялись глаза, как у посланцев какого-нибудь дикого, но гордого народа, которые стараются побольше разглядеть, преодолевая свой восторженный ужас. Проход был открыт — овал непроницаемой черноты в углублении под огромным арочным сводом, отделанном резьбой, которая создавала обрамление для других, более глубоко расположенных барельефов, так что изображенные на них сцены обладали пугающей силой. Все поверхности покрывали изображения фигур нелюдей, стершиеся настолько, что едва можно было отличить, кто одет в доспехи, а кто обнажен, кто застыл в древних триумфальных или в церемониальных позах. Пастухи с ягнятами на плечах. Воины, отражающие нападение львов и шакалов. Пленники, подставляющие оголенные шеи под мечи принцев. И прочее, и прочее, вся жизнь древних людей в миниатюре. Справа и слева от порога стояли четыре колонны. Внешние две достигали высоты нетийских сосен, но были полыми, представляя собой огромные цилиндры из переплетенных фигур и лиц; две внутренних были сплошными, и их обвивали три змеи, головы которых терялись высоко в сводчатом полумраке, а заканчивающиеся погремушками хвосты образовывали трехопорное основание каждой колонны.