Р. Скотт Бэккер - Око Судии

Дружелюбную усмешку сменил добрый смех. «Да, я едва ли тот, за кого принимают меня мои враги».

И Сорвил велел, приказал себе, проговорил себе, не разжимая зубов: «Я — сын моего отца! Истинный сын Сакарпа!»

Но что, если…

Руки, поднимающие его с колен. «Ты же король, разве не так?»

Что, если он уверовал?

«Я не завоеватель…»

Сорвил проснулся, по своей новоприобретенной привычке, за несколько секунд до Интервала. Почему-то вместо обычного сжимающего душу страха, он почувствовал нечто вроде глубокого облегчения. Воздух равнин, дыхание людей проникали в шатер, заставляли поскрипывать завязанные Порспарианом крепления. Тишина стояла такая нерушимая, что он мог представить, будто вокруг никого нет, что все это расстилающееся вокруг его палатки поле пусто до самого горизонта — отдано Конскому Королю.

Потом зазвучал Интервал. Вознеслись в небеса первые призывы к молитве.

Он присоединился к Отряду Наследников там, где накануне вечером было установлено их знамя, одеревенело исполнил отрывистые команды капитана Харнилиаса. Очевидно, его пони, которого Сорвил назвал Упрямец, тоже этой ночью занимался духовными исканиями, потому что впервые он прекрасно слушался приказаний хозяина. Сорвил знал, что животное умно, даже, может быть, сверх обычного, и из одного лишь упрямства отказывается учить сакарпские команды коленями и шпорами. Упрямец стал настолько покладист, что Сорвил быстро закончил все утренние походные упражнения. Несколько Наследников крикнули: «Рамт-анквал!» — слово, которое Оботегва всегда переводил как «Лошадиный Король».

Улучив момент, Сорвил наклонился и прошептал в подергивающееся ухо пони третью молитву к Хузьельту.

— Один и один суть одно, — пояснил он зверю. — Ты делаешь успехи, Упрямец. Один конь и один мужчина суть один воин.

Когда он подумал про «одного мужчину», его пронзил стыд. Он никогда им не станет, понял он, ведь его Большая Охота вряд ли когда-нибудь состоится. Вечный ребенок, и тени мертвых не помогут ему. Эти думы заставили его снова посмотреть на движущиеся вокруг людские массы. Щиты и мечи. Покачивающиеся вьюки. Неисчислимое множество лиц, неисчислимое множество людей, пролагающих нелегкий путь к темной черте на севере.

Каким чудом можно сделать сердце таким трусливым?

Когда Сорвил наконец встал в колонну рядом с Цоронгой и Оботегвой, наследный принц отметил его осунувшееся лицо.

Сорвил, ничего ему не ответив, без обиняков спросил:

— Что ты думаешь о Великой Ордалии?

Выражение на лице Цоронги переходило от удивленного к серьезно обеспокоенному, по мере того как он слушал перевод нахмурившегося Оботегвы. — Ке йусу емеба…

— Я думаю, что она может стать нашей погибелью.

— Но ты считаешь, что она настоящая?

Принц задумался, посмотрел на теряющийся в туманной дали пейзаж. Поверх кидрухильского мундира у него был надет «кемтуш», как он называл его: белая лента, густо испещренная черными, написанными от руки значками, которые перечисляли «битвы его крови» — войны, в которых сражались его предки.

— Ну, они-то, наверное, считают, что действительно. Могу только представить себе, что такое она должно быть для тебя, Лошадиный Король. Для тебя и твоего несчастного города. А для меня? Я происхожу из великого и древнего народа, намного более могущественного, чем любой из народов, собравшихся под Кругораспятием. И даже я ничего подобного не видел. Собрать всю эту мощь и славу в единый поход на край Эарвы! Такого ни один сатанах в истории — даже Мботетулу! — не мог бы осуществить, не говоря уже о моем бедном отце. Что бы то ни было и к чему бы ни привело, можешь быть уверен: об этой Ордалии будут помнить… До скончания времен.

Некоторое время ехали молча, погруженные в размышления.

— А о них ты что думаешь? — спросил наконец Сорвил.

— О них?

— Да. Об Анасуримборах.

Наследный принц пожал плечами, но сперва, заметил Сорвил, украдкой огляделся.

— О них размышляют все. Они лицедеи, которых так любят кетьянцы, стоят перед публикой в амфитеатре, каким является наш мир.

— И что эти «все» говорят?

— Что он пророк или даже бог.

— А ты что скажешь?

— То же, что гласит договор моего отца: что он — благодетель Высокого Священного Зеума, и Сын Сына Небес охраняем им.

— Нет… Что скажешь ты сам?

Сорвил впервые увидел, как точеный профиль молодого человека обезобразил гнев. Цоронга быстро глянул на Оботегву, словно именно его виня за неугомонные вопросы Сорвила, потом снова повернулся к молодому королю с мягким и притворным выражением в глазах.

— А ты?

— Для множества разных людей он — разное, — решительно сказал Сорвил. — Не знаю, что думать. Все, что я знаю, — те, кто провел с ним какое-то время, сколь угодно малое, считают его ни больше ни меньше чем Богом.

Наследный принц снова повернулся к своему старшему облигату, на этот раз глядя на него вопросительно. Хотя из-за неспешного аллюра их рядом идущих лошадей Сорвил мог взглянуть в лицо Оботегве только под углом, он безошибочно увидел, как старый толмач кивнул.

Пока эти двое переговаривались на зеумском, Сорвил боролся с тревожным выводом, что у Цоронги есть секреты, и секреты важные, и на фоне интриг, которые, возможно, вращались вокруг него, дружба с иноземным королем, с «колбасником», возможно, была не просто развлечением. Сын Нганка’кулла был не просто заложником, он был еще и шпионом, картой в игре более крупной, чем Сорвил мог себе представить. На нем была завязана судьба империй.

Когда Цоронга снова посмотрел на него, оттенок веселости, который был присущ их разговорам, полностью исчез, оставив вопрошающее, оценивающее внимание. Как будто карие глаза о чем-то молили Сорвила…

Молили, чтобы он оказался человеком, которому Высокий Священный Зеум мог доверять.

— Петату суруб… Ты слышал о Шайме, о Первой Священной войне?

Сорвил пожал плечами. Он почувствовал, что ему сделали честь и вознаградили. Ему поверяет секреты принц великой нации.

— Почти нет, — признался он, стараясь говорить так же тихо, как его друг.

— Существует книга, — сказал Цоронга с неохотой в голосе, которую дополнял досадливо прищуренный взгляд. — Книга запретная, написанная колдуном… Друзом Ахкеймионом. Ты о нем слышал?

— Нет.

Губы Цоронги сложились перевернутым полумесяцем. Принц кивнул, не утвердительно или одобрительно, а словно благодаря его за короткий и честный ответ.

— Бпо Мандату мбал… Он был адептом Завета, как твой наставник.

Сорвил невольно огляделся, боясь, что теперь в любой момент появится Эскелес. Люди нередко умеют услышать свое имя, будь оно произнесено хоть по другую сторону мира.

— И что?

— Он был рядом с Анасуримбором, когда тот вступил в Первую Священную войну. Судя по всему, он был его первым и самым близким другом — его учителем, и до и после Кругораспятия.